Врангель Н. Н.: Лермонтов — художник (старая орфография)

Лермонтовъ — художникъ.

„Я помню одинъ сонъ, когда я былъ еще 8 летъ, онъ сильно подействовалъ на мою душу. Въ те же лета я одинъ ехалъ въ грозу куда-то; и помню облако, которое, небольшое, какъ бы оторванный клочекъ чернаго плаща, быстро неслось по небу; это такъ живо передо мною, какъ будто вижу“...

„Когда я еще былъ малъ, я любилъ смотреть на луну, на разновидныя облака, которыя въ виде рыцарей со шлемами теснились будто вокругъ нея, будто рыцари, сопровождающiе Армиду въ ея замокъ, полные ревности и безпокойства“... (IV, 350).

Это юношескiя записи Лермонтова, записи случайныя, но знаменательныя для поэта-живописца. Въ образныхъ очеркахъ онъ сохранилъ впечатленiя видимости, которыя въ ярко живописныхъ чертахъ зарисовались въ его памяти: „облако, какъ клочекъ чернаго плаща“, „разновидныя облака, въ виде рыцарей со шлемами“... И эти мотивы „грозовой“ романтики постоянно встречаются въ его разныхъ рисункахъ. Но былъ ли Лермонтовъ подлиннымъ художникомъ, сделалъ ли онъ какой-либо вкладъ въ сокровищницу русской живописи?

Редко кто изъ людей, одаренныхъ генiемъ, могъ въ разныхъ образахъ воплощать свои переживанiя. Примеръ Леонардо да Винчи почти единственный въ мiровой исторiи и кромъ него, этого всесторонняго генiя, мало кто можетъ быть названъ талантомъ всеобъемлющимъ. Одному суждено выразить свое мiроощущенiе въ живописныхъ образахъ, другому это удается въ звукахъ, третьему въ краскахъ или формахъ. Лермонтовъ долженъ быть причисленъ къ генiямъ слова, и въ области изобразительныхъ искусствъ онъ не оставилъ слееръ разностороннихъ попытокъ его воплотить свою мечту, — все многочисленные рисунки и редкiя картины Лермонтова должны быть разсматриваемы съ величайшимъ вниманiемъ и интересомъ. Ибо каждый штрихъ его, хотя и слабое, хотя порой и „косноязычное“, но все же — выраженiе его мысли.

Лермонтовскiе рисунки, разсеянные по разнымъ альбомамъ и хранилищамъ, характерные образцы „культурнаго баловства“ его времени. Въ эту эпоху всякiй, принадлежавшiй къ известной среде, писалъ въ альбомы стихи и набрасывалъ рисунки. И незначительныя, порой полныя огня и дарованiя, но всегда диллетантскiя попытки Лермонтова рисовать должны быть отнесены именно къ работамъ такого рода. Но темъ не менее, при внимательномъ изученiи ихъ, при пытливомъ ихъ разсматриванiи, видишь сквозь эти подчасъ неуклюжiя линiи и неловкiе штрихи романтическую душу поэта. Часто въ неумелой композицiи, въ черствомъ очерке вдругъ блеснетъ какая-нибудь яркая живая черта, одухотворяющая „детскiй лепетъ“ рисовальщика. Если сопоставлять творчество Лермонтова-живописца съ произведенiями его современниковъ, то ближе всего примыкаетъ оно къ созданiямъ двухъ талантливыхъ диллетантовъ: князя Гагарина и графа де Бальмена. Впрочемъ, первый изъ нихъ, другъ и ученикъ Карла Брюллова, несравненно опытнее, более ученъ да и более одаренъ отъ природы. Графъ де Бальменъ, оставившiй намъ восхитительный альбомъ талантливыхъ набросковъ жизни помещиковъ, также более умелъ, но и онъ диллетантъ, и Лермонтовъ къ нему близокъ. То же внимательное наблюденiе житейскихъ типовъ, тотъ же бойкiй, часто неправильный, но всегда живой и правдивый штрихъ. Особенно занимательны набросанныя имъ сцены военнаго быта, столь хорошо знакомыя поэту, где каждый росчеркъ карандаша живо повествуетъ какой-нибудь эпизодъ. Менеезкiя и пестрыя, или композицiи, где более всего требуется строгая, последовательная школьная выучка. Но тамъ, где художникъ предоставленъ самъ себе и не заботится о „компановке“, тамъ его рука легко и непринужденно воспроизводитъ бегъ его мыслей. Какъ хороша и жизненна, напримеръ, сцена-набросокъ перомъ, хранящiйся въ рукописномъ отделенiи Публичной Библiотеки. Здесь изображенъ какой-то военный „скалозубовскаго типа“ и нежная тоненькая девушка, сидящiе на широчайшемъ диване, а въ отдаленiи, въ стороне, — поникшая фигура молодого офицера, приближающагося къ сидящимъ. Мы не знаемъ ни темы этого наброска, ни лицъ, здесь представленныхъ, но общая схема рисунка, метко схваченные типы и живо зачерченныя движенiя — все это говоритъ о не заученномъ, а природномъ дарованiи рисовальщика. Столь же хорошъ, отлично распланированный, широко задуманный очеркъ перомъ: — офицеръ на коне и фигура женщины (см. воспроизведенiе). Размахъ, съ которымъ намечены деревья и лестница, общая спайка фигуръ съ ландшафтомъ — все это свидеенiю мысли и тутъ не видна неумелость техники.

Хуже, когда вопросъ касается целой композицiи картины. Здесь недостаточно наметить, указать главнейшее. Здесь нужно довести до конца, т. е. синтетически наиболее просто и сжато резюмировать все составные элементы художественнаго произведенiя, и въ картинахъ диллетантъ сказывается сейчасъ-же. Оттого и произведенiя Лермонтова, претендующiя на „картинность“, всегда очень наивны и почти по-детски выполнены. Таковъ его такъ называемый „Предокъ“ (см. воспроизведенiе), таковы же и его батальныя композицiи.

Если теперь обратиться къ разсматриванiю последовательныхъ фазисовъ развитiя таланта Лермонтова-живописца, то мы увидимъ съ юныхъ летъ проявлявшееся у него влеченiе къ искусству. Живописность его образовъ уже сама по себе свидетельствуетъ, что всякое впечатленiе запоминалось имъ въ красочныхъ уподобленiяхъ. Первыя строки настоящаго очерка, взятыя изъ его записей, свидетельствуютъ объ этомъ.

Съ точки зренiя „школьной“, Лермонтовъ ближе всего примыкаетъ къ Брюллову, т. е. отражаетъ, какъ и все ее яркое и господствующее теченiе въ искусстве. Учителями его были А. С. Солоницкiй, мало-известный художникъ, а позже, по выходе Лермонтова въ офицеры, давалъ ему уроки рисованiя художникъ П. А. Заболотскiй (1803—1866), оставившiй намъ два портрета Лермонтова. Заболотскiй былъ весьма умелымъ живописцемъ, отразившимъ въ своемъ творчестве романтическiй духъ Кипренскаго и Жерико... Сохранившiйся въ собранiи Е. Г. Швартцъ „Солдатъ“ Заболотскаго написанъ въ густыхъ, темныхъ, „затуманенныхъ“ тонахъ, смелой и широкой кистью. Этотъ героическiй духъ былъ несомненно близокъ мiропониманiю Лермонтова и естественно, что ученикъ следовалъ за наставникомъ, какъ въ самомъ отношенiи къ природе, такъ и въ технике мастерства.

Въ письмахъ и стихотворенiяхъ Лермонтова можно найти немало указанiй на интересъ, который онъ съ раннихъ летъ проявлялъ къ искусству рисованiя. „Милая Тетенька — писалъ онъ въ 1827 г. М. А. Шанъ-Гирей — ...Заставьте, пожалуйства, Ефима рисовать контуры; мой учитель говоритъ, что я еще буду ихъ рисовать съ полгода; но я лучше сталъ рисовать, однако-жъ мне запрещено рисовать свое“ (IV, 303).

Черезъ годъ, въ декабре 1828 г., онъ пишетъ той же Шанъ-Гирей: „Папенька сюда прiехалъ, и вотъ уже две е руками!... Скоро я начну рисовать съ (buste) бюстовъ... Какое удовольствiе!... Къ тому же Александръ Степановичъ мне показываетъ также, какъ должно рисовать пейзажи... Я прилагаю вамъ, милая тетенька, — пишетъ онъ дальше, — стихи, кои прошу поместить къ себе въ альбомъ, а картинку я еще не нарисовалъ. На вакацiю надеюсь исполнить свое обещанiе. Вотъ стихи:

Поэтъ.

Когда Рафаэль вдохновенный
Пречистой Девы ликъ священный
Живою кистью окончалъ,
Своимъ искусствомъ восхищенный,
Онъ предъ картиною упалъ.
Но скоро сей порывъ чудесный
Слабе
И утомленный, и немой,
Онъ забывалъ огонь небесный“.

Въ этихъ стихахъ упоминанiе о Рафаэле и Мадонне въ живописномъ образе явно свидетельствуютъ, какъ занимало Лермонтова все, что касалось искусства. Въ позднейшихъ прозаическихъ и поэтическихъ произведенiяхъ его также не разъ встречаются указанiя на картины и имена Рафаэля, Гвидо Рени и Рембрандта. Первые два являются только данью времени, ибо въ эту эпоху это были имена, предъ которыми преклонялись все. Но упоминанiе о Рембрандте, котораго тогда еще знали и любили немногiе, уже гораздо более индивидуально; здесь сказались симпатiи самого Лермонтова: любовь къ загадочному, таинственному — черты его „героическаго романтизма“. А это упоминанiе Рембрандта встречается у него и въ отдельномъ стихотворенiи „На картину Рембрандта“ (1832 г.) и въ поэме „Сашка“ (1836 г.). Наконецъ, находящiйся въ Публичной Библiотеке рисунокъ сепiей, представляющiй взлохмаченнаго человека съ фонаремъ (см. воспроизведенiе), — несомненно исполненъ подъ влiянiемъ Рембрандта. Въ другихъ стихотворныхъ произведенiяхъ Лермонтова также встрее или иныя описанiя картинъ:

„Взгляни на этотъ ликъ: искусствомъ онъ
Небрежно на холсте изображенъ,
Какъ отголосокъ мысли неземной,
Не вовсе мертвый, не совсемъ живой,
Холодной взоръ не видитъ, но глядитъ,
И всякаго, не нравясь, удивитъ.
Въ устахъ нетъ словъ, но быть они должны —
Для словъ уста такiя рождены.
Смотри: лицо какъ будто отошло
Отъ полотна, и бледное чело
Лишь потому не страшно для очей,
Что намъ известно — не гроза страстей
Ему дала болеетъ,
И что въ груди сей чувствъ и сердца нетъ.
О, Боже, сколько я видалъ людей
Ничтожныхъ предъ картиною моей,
Душа которыхъ менее жила,
Чемъ обещаетъ видъ сего чела“. (I, 86).

Въ этотъ 1830-й годъ еще не разъ встречаются у Лермонтова и другiе образы, посвященные живописнымъ произведенiямъ, или упоминанiя о великихъ мастерахъ: „Есть у меня твой силуэтъ, какъ милъ его печальный цветъ“ (I, 90), или образное выраженiе „Какъ у Мадонны Рафаэля ея молчанье говоритъ“ (I, 105). Или, наконецъ, въ повести „Вадимъ“ (1832) — описанiе девушки: „Женская, розовая, фантастическая головка, достойная кисти Рафаэля, съ детской, полусонной, полупечальной, полурадостной невыразимой улыбкой на устахъ (IV, 87)). Еще большаго вниманiя заслуживаетъ стихотворенiе „На картину Рембрандта“.

Ты понималъ, о, мрачный генiй,
Тотъ грустный, безотчетный сонъ,
Порывъ страстей и вдохновенiй, —
Все то, чемъ удивилъ Байронъ.
Я вижу — ликъ полуоткрытый
Означенъ ре...
То не беглецъ ли знаменитый
Въ одежде инока святой?
Быть можетъ, тайнымъ преступленьемъ
Высокiй умъ его убитъ;
Все темно вкругъ; тоской, сомненьемъ
Надменный взглядъ его горитъ.
Быть можетъ, ты писалъ съ природы,
И этотъ ликъ не идеалъ,
Или въ страдальческiе годы
Ты самъ себя изображалъ? —
Но никогда великой тайны
Холодный не проникнетъ взоръ,
И этотъ трудъ необычайный
Бездушнымъ будетъ злой укоръ (I, 172—3).

На какую картину написано это стихотворенiе — намъ не известно. Ни одно изъ многочисленныхъ произведенiй Рембрандта въ Эрмитаже не подходитъ къ этому описанiю, и портреты его, принадлежащiе частнымъ русскимъ владеернее, что оно относится либо къ картине, ныне не существующей, либо, — что гораздо вероятнее, — написано на портретъ, который считался за Рембрандтовъ. А таковыхъ въ русскихъ богатыхъ домахъ было немало и много ложныхъ легендъ сложилось вокругъ картинъ съ этимъ ошибочнымъ наименованiемъ.

Въ прозаическихъ произведенiяхъ Лермонтова мы также можемъ указать несколько примеровъ. Такъ, въ повести „Вадимъ“ (1832 г.) находимъ художественное описанiе комнаты XVIII века съ картиной „Петръ I после Полтавы“ (IV, 4), а далее и романтическую картину действительности съ постоянными сравненiями чисто-живописнаго порядка (IV, 45): „Вокругь яркаго огня, разведеннаго прямо противъ воротъ монастырскихъ, больше всехъ кричали и коверкались нищiе. Ихъ радость была изступленiе; озаренные трепетнымъ, багровымъ отблескомъ огня, они составляли первый планъ картины; за ними все было мрачнее и неопределительнее; люди двигались, какъ резкiя, грубыя тени; казалось, неизвестный живописецъ назначилъ этимъ нищимъ, этимъ отвратительнымъ лохмотьямъ, приличное место; казалось, онъ выставилъ ихъ на све“...

Столь же многочисленныя художественныя уподобленiя встречаются и въ другихъ произведенiяхъ Лермонтова. Такъ, въ романе „Княгиня Лиговская“ (1836 г.) мы находимъ подробное описапiе всехъ художественныхъ мелочей комнатнаго убранства (IV, 101) и среди нихъ особенно внимательный разборъ картины, висящей на стене. „Одна единственная картина привлекала взоры, — она висела надъ дверьми, ведущими въ спальню; она изображала неизвестное мужское лицо, писанное неизвестнымъ русскимъ художникомъ, человекомъ, не знавшимъ своего генiя, и которому никто объ немъ не позаботился намекнуть. Картина эта была фантазiя глубокая, мрачная. Лицо это было написано прямо безо всякаго искусственнаго наклоненiя или оборота; светъ падалъ сверху, платье было набросано грубо, темно и безотчетливо; казалось, вся мысль художника сосредоточилась въ глазахъ и улыбке. Голова была больше натуральной величины, волосы гладко упадали по обеимъ сторонамъ лба, который кругло и сильно выдавался, и, казалось, имелъ въ устройстве своемъ что-то необыкновенное. Глаза, устремленные впередъ, блистали темъ страшнымъ блескомъ, которымъ иногда блещутъ живые глаза сквозь прорези черной маски. Испытующiй и укоризненный лучъ ихъ, казалось, следовалъ за вами во все углы комнаты, и улыбка, растягивая узкiя и старыя губы, была более презрительная, чеешливая“ (IV, 101—102). Разве не характеренъ для Лермонтова этотъ „портретъ“ — таинственный, загадочный и страшный? (Ср. IV, 290).

Внимательно начертаны и другiя художественныя описанiя на страницахъ „Княгини Лиговской“ — столовая князя и украшающiя ее картины, причемъ некоторыя изъ нихъ разбираются съ особенной тщательностью (IV, 128—9, 132). Наконецъ, въ „Отрывке изъ начатой повести“ (1841 г.) Лермонтовъ говоритъ о художественномъ дарованiи и вкусахъ своего героя Лугина и останавливается на портретахъ, находящихся въ нанятой имъ квартире. И здесь мы опять встречаемъ те же черты „невообразимой красоты“, „страшной жизни“ и „неизъяснимаго“ (IV, 286, 290—292), что такъ характерны для Лермонтова.

Указанiя на увлеченiе Лермонтова рисованiемъ и живописью встречаются не только въ его сочиненiяхъ, но и во многихъ письмахъ. Такъ 2-го сентября 1832 года онъ писалъ М. А. Лопухиной: „Dans ce moment mème je commence à dessiner quelque chose pour vous, et je vous l’enverrai peut être dans cette lettre“.... „Mademoiselle Annette m’a dit qu’on n’avait pas effacé la célèbre tête sur la muraille.....pauvre ambition! Cela m’a rejoui.......et encore comment! Cette drôle de passion de laisser partout des traces de son passage! (IV, 313)... Эта „célèbre tête sur la muraille“ и есть такъ называемая „Голова предка Лерма“, которая была вторично написана Лермонтовымъ на холсте и ныне находится въ Лермонтовскомъ музее ещенiе лица очень характерны для исканiй Лермонтова. Въ 1836 г., въ „нравственной поэме“ Сашка, у Лермонтова не разъ встречаются образы изъ области живописи и герой поэта воспроизводитъ въ рисункахъ предметъ своей мечты:

„Разсеянно въ тетрадкахъ надъ строками
Его рука чертила здесь и тамъ
Какой-то женскiй профиль, и очами,
Горящими, подобно двумъ звездамъ,
Онъ долго на него взиралъ, и нежно
Вздыхалъ онъ, и хранилъ его прилежно
Между листовъ, какъ тайный, милый кладъ,
Залогъ надеждъ и будущихъ наградъ“... (II, 171).

Потомъ въ этой же поэме говорится про „силуэтъ рубчатый старухи, изъ картинъ Рембрандта взятой“ (II, 175), „И кто бы смелъ изобразить въ словахъ, что дышитъ жизнью въ краскахъ Гвидо-Рени? (II, 176). И въ конце „Сашки“ опять чисто-художественное отношенiе Лермонтова къ архитектуре

„И старый домъ, куда привелъ я васъ,
Его паденья былъ свидетель хладный,
На изразцахъ кой-где встречаетъ глазъ
Черты карандаша, стихи и жадно
Въ нихъ ищетъ мысли, и безпощадный часъ
Проходитъ... Кто писалъ? Съ какою целью?
Грустилъ ли онъ, иль преданъ былъ веселью?
Какъ надписи надгробныя, оне
Рисуются узоромъ на стене —
Следы давно погибшихъ чувствъ и мненiй,
Эпиграфы неведомыхъ творенiй.
И образы языческихъ боговъ —
Безъ рукъ, безъ ногъ, съ отбитыми носами—
Лежать въ углахъ, низвергнуты съ столбовъ,

Висятъ портреты дедовскихъ вековъ,
Въ померкшихъ рамахъ и глядятъ сурово“...

Въ другомъ письме Лермонтова — къ С. А. Раевскому (1837 г.) встречается уже упоминанiе о рисованiи его съ натуры. „Я снялъ на скорую руку — пишетъ онъ — виды всехъ примечательныхъ местъ, которыя посещалъ, и везу съ собой порядочную коллекцiю“ (IV, 330)). По одному изъ рисунковъ перомъ, находящемуся въ альбоме Публичной Библiотеки, и по рисункамъ, имеющимся въ собранiи П. П. Заболотскаго, следуетъ заключить, что Лермонтовъ рисовалъ виды Кавказа съ натуры: такъ точно и метко нарисованъ имъ пейзажъ, на которомъ каждый домикъ и каждое дерево кажутся „портретными“. Какъ часто Лермонтовъ пытался запечатлеть имъ виденное, можно судить и по некоторымъ его записямъ.

Кроме другихъ мелкихъ стихотворенiй („Разстались мы, но твой портретъ я на груди своей храню“), особенно яркое и живописное уподобленiе встречается въ „Сказке етей“ (1839 г.):

„Влюбился я... И точно хороша
Была не въ шутку маленькая Нина.
Нетъ, никогда свинецъ карандаша
Рафаэля иль кисти Перуджина
Не начертали, пламенемъ дыша,
Подобный профиль“... (II, 274).

Вотъ те „слова“, которыми Лермонтовъ, какъ видимъ, неоднократно пытался выражать свои красочныя и живописныя воспрiятiя жизни. Однако, и по сохранившимся сравнительно многочисленнымъ рисункамъ и картинамъ мы можемъ судить о Лермонтове-художнике. Среди этихъ произведенiй, конечно, самыми значительными должны быть признаны те, которыя отражаютъ пребыванiе поэта на Кавказе. Ибо все остальное является уже совершенно любительскимъ и случайнымъ, и подобнаго рода грифонажи и рисунки на клочкахъ бумажекъ еще не давали бы права причислять Лермонтова къ художникамъ. Но красоты и живописная жизнь Кавказа, которыя, по словамъ самого поэта, „были для него съ детства священны“, оставили неизгладимый следъ на его творчестве. Знакомство его съ кн. Г. Г. Гагаринымъ было также несомненно, причиной того, что Лермонтовъ сталъ более Лермонтовъ имелъ случай познакомиться съ другомъ и учителемъ Гагарина — знаменитымъ Карломъ Брюлловымъ. Объ этомъ свидетельствуетъ одинъ изъ рисунковъ Лермонтова, хранящихся въ Публичной Библiотеке. Здесь на листке бумаги, рядомъ съ головой какого-то неизвестнаго господина въ очкахъ, нарисованъ очень четко и метко характерный профиль Брюллова. Къ этой же группе можетъ быть отнесенъ акварельный автопортретъ (1837 г.) Лермонтова, исполненный, однако, довольно неумело и робко и важный для насъ скорее въ иконографическомъ отношенiи.

Изъ другихъ многочисленныхъ рисунковъ поэта, разбросанныхъ по разнымъ хранилищамъ и въ частныхъ собранiяхъ, особеннаго вниманiя заслуживаютъ рисунки съ натуры. Лермонтовъ былъ внимательнымъ наблюдателемъ и метко и жизненно схватывалъ движенiя и характеризовалъ окружающую его действительность. Несомненно „портретными“ могутъ быть названы его многочисленные рисунки изъ жизни кавказскихъ войскъ, пейзажи (особенно хороши четыре кавказскихъ вида, уцелеени дерева, тройка, везущая возокъ, и множество другихъ набросковъ. Вторую категорiю выдуманныхъ композицiй надо признать гораздо менее удачной. Лермонтовъ, какъ диллетантъ, не могъ свободно распоряжаться своими подчасъ весьма живописными замыслами и не имелъ достаточныхъ знанiй художественнаго ремесла. Поэтому, картины, подсказанныя ему его фантазiей, всегда неуклюжи по выполненiю и несколько наивны по компановке— бородатый мужчина съ фонаремъ и „портретъ“ предка. Таковы же его баталическiя композицiи: „Валерикъ“ законченный Гагаринымъ¹), „Гусары при штурме Варшавы въ 1831 г.“ и „Перестрелка въ горахъ Кавказа“, хотя и заимствованныя изъ жизни, но не списанныя съ природы и потому являющiяся скорее картинами, а не „портретами жизни“.

енiю, о нихъ мы ничего сказать не можемъ, ибо серьезныхъ попытокъ Лермонтова конкретно выразить графическимъ путемъ какую-либо мысль или образъ, высказанный имъ, какъ поэтомъ слова, кажется, не существуетъ²). Къ такимъ попыткамъ позволительно лишь отнести его большой рисунокъ (см. воспроизведенiе въ начале IV-го тома), где на одномъ листе, теещены образы какъ будто бы некоторыхъ лермонтовскихъ произведенiй; между прочимъ, среди этихъ набросковъ можно заметить иллюстрацiю къ „Песне о купце е“. Вообще же все живописныя созданiя Лермонтова являются скорее баловствомъ его досуговъ и, конечно, не играютъ существенной роли въ его бiографiи.

Баронъ Н. Врангель.