XI
Переписка Академии наук с Управлением Кавказских Минеральных Вод встревожила Георгиевского: не придется ли ему уступить свою усадьбу городу или Управлению Вод по оценке, установленной городской оценочной комиссией, то есть за 15 тысяч рублей, в то время как частный покупатель не прочь дать и 18 тысяч. Георгиевский стал торопиться с продажей.
Но тут выяснилось одно, казалось бы, незначительное обстоятельство, сыгравшее, однако, свою роль в истории ”Домика”. Сведения о переписке Академии наук с Управлением Вод стали известны не только Георгиевскому, но и проникли в печать:
14 апреля 1909 года в местной газете ’’Пятигорское эхо” появилась заметка о том, что при рассмотрении во врачебно-техническом комитете запроса Академии наук ”некоторые члены комитета заявили, что дом, где жил Лермонтов, потерял свой прежний вид и как памятник не представляет исторического интереса. По имеющимся старинным фотографиям ”Домик Лермонтова” не походит на дом Георгиевского.
Покупатели насторожились. За дом, не имеющий исторического значения, давать, по их мнению, 18 тысяч не стоило.
Георгиевский пытался спасти положение. В той же газете он напечатал письмо в редакцию, в котором писал: ”Не считая себя достаточно компетентным, чтобы судить о том, что дом, претерпевший изменения, вместе с тем потерял бы и свое первоначальное значение как исторический памятник, я могу лишь сказать, что все основные контуры дома, его планировка, расположение и количество окон и дверей вполне тождественны со всеми старыми фотографиями и картинами”.
Ведущий переговоры о покупке дома купец Мещеряков, крупный рыботорговец на Минеральных Водах, решил все же ”повременить”. А в декабре 1910 года П. С. Георгиевский скоропостижно скончался. Усадьба перешла к его брату В. С. Георгиевскому. Новый владелец желал как можно скорее разделаться с наследством и торопился продать Лермонтовскую усадьбу.
”Невольно вспоминаешь пошлый и длительный торг с хозяином дома в городской управе насчет дороговизны”, — писал свидетель этого торга, редактор пятигорской газеты ”Кавказский край” А. Б. Арутинов в письме к автору этих строк.
Общественность города всполошилась. Кавказское горное общество и общество пособия бедным, объединившие почти всю интеллигенцию Пятигорска, поставили целью спасти ”Домик” от частного владения. Сколько заседаний было посвящено этому вопросу! Сколько сделано предложений! Но беда заключалась в том, что, кроме горячего желания сберечь Лермонтовскую усадьбу, ни то, ни другое общество ничем не располагало. Не было денег, чтобы купить усадьбу.
’’позорному делу”. Ходатаю по делам ”Домика” поручалось поднимать вопрос о его спасении где только можно встретить поддержку этой идеи: в печати, в Академии наук, среди членов Государственной Думы, в любом учреждении.
В столицах не было недостатка в сочувствии. Идею покупки Лермонтовской усадьбы общественной организацией поддерживали и члены Государственной Думы, и гласные московской и петербургской городских дум, и сенатор Кони, и члены Академии наук. В итоге же выяснилось, что дальше сочувствия дело не пойдет. Академия наук, например, ”дарить дом городу Пятигорску” не пожелала.
”Совет Московского общества деятелей литературы и периодической печати”, на заседании которого был сделан доклад о приобретении в общественную собственность того дома, в котором жил Лермонтов, ”принял эту идею близко к сердцу как свое собственное дело”. Совет общества обещал солидную материальную поддержку в деле покупки ”Домика Лермонтова”. Но и тут все окончилось благими намерениями.
Петербургские газеты, на которые возлагались немалые надежды, не разделяли энтузиазма кавказцев: слух о том, что ”Домик” уже ”не тот”, распространился широко. Только две из них напечатали статьи, в которых призывали к пожертвованиям на покупку Лермонтовской усадьбы. Но получить разрешение на всероссийский сбор пожертвований было очень трудно, да и потребовался бы не один год, чтобы набрать необходимую сумму.
”Домиком” занялось, наконец, городское самоуправление Пятигорска. Вопрос о приобретении казной Лермонтовской усадьбы обсуждался сначала городской управой. С полным единодушием городская управа нашла ”безусловно необходимым, чтобы домик, где жил и творил певец Кавказских гор, наш национальный поэт, был достоянием города и служил памятником для всех грядущих поколений о русском гении, связавшем свое бессмертное имя с Пятигорском”.
”нашла”, а решать должна городская дума. В состав городской думы тех лет гласных с высшим и средним образованием входило 37% . Среди гласных были такие купцы, которые признавали только принцип выгодности.
— Зачем городу этот маленький домишко? — раздались их голоса. — Музей, говорят, сделают. А какой от музея может быть доход? Пойдут одни расходы.
— Зачем городу платить 15 тысяч за хламовую недвижимость, когда за три тысячи можно купить куда добротнее дом. И какие это заслуги у господина Лермонтова? Что стихи писал? Так их кто ноне не пишет?
Заседание думы открылось 21 апреля 1911 года. Заслушан доклад городской управы. Вопрос ставится на голосование. Секретарь объявляет: единогласно. Результат настолько неожиданный, что какие-то секунды стоит полная тишина. Затем раздаются бурные аплодисменты — редкое явление в этом зале.
Что же произошло? Почему никто не выступил против? Почему противники покупки голосовали ”за”? Автор этих строк спросила одного из купцов: почему он голосовал за покупку усадьбы, когда на самом деле был против?
”Думать можно, что хочешь, а есть еще политика”, — ответил тот. После 1905 года даже ярые монархисты понимали значение общественного мнения и подчинялись ему.
Казалось бы, вопрос о ”Домике” наконец-то разрешился. Но это только казалось. На самом деле угроза перейти в частные руки по-прежнему висела над Лермонтовской усадьбой.
Журналы заседаний городских дум утверждались начальником Терской области. Был послан на утверждение во Владикавказ и журнал от 21 апреля. Но каждому начальству о поступившей почте докладывает секретарь. О журналах городских дум докладывал секретарь областного по городским делам Присутствия. Было такое учреждение, которое так и называлось ”Присутствие”. О журнале Пятигорской городской думы докладывал начальнику области секретарь, который носил фамилию Кадигроб, что давало повод для горъких шуток, так как Кадигроб обычно выискивал разные поводы, чтобы затянуть или совсем не утвердить представленный журнал. На этот раз Кадигроб доложил о журнале начальнику области только через полгода, да еще со справкой, что за городом числится задолженность, превышающая годовой доход города. Журнал не был утвержден.
Городская дума в заседании 15 сентября подтвердила свое постановление от 21 апреля. Но Кадигроб и на этот раз изыскал повод для того, чтобы не пропустить журнал: на заседании думы присутствовало менее двух третей гласных.
Не ожидая утверждения журнала начальником области, городская управа обратилась непосредственно к наместнику Кавказа и просила разрешить сделать заем в городском банке на покупку домика. Наместник не оправдал возлагаемых на него надежд. Дело отложили.
”Домика” были переданы в Отделение русского языка и словесности Академии наук. Отделение, еще недавно отказавшееся от покупки Лермонтовской усадьбы, сейчас, когда не требовалось расходов, охотно поддержало идею сохранения ”Домика” и отметило необходимость ходатайства перед президентом Академии наук о сохранении ”Домика”. Президент академии обратился к наместнику Кавказа: 20
”На рассмотрение Разряда изящной словесности, состоящего при Отделении русского языка и словесности Императорской Академии Наук получена записка, касающаяся домика, где жил и умер М. Ю. Лермонтов в Пятигорске. Этот домик нынешний его владелец предполагает продать или выстроить на его месте большой доходный дом. Разряд изящной словесности, признавая домик Лермонтова в Пятигорске дорогим для отечественного просвещения памятником и считая необходимым сохранить его как национальное достояние, обратился ко мне с соответствующим ходатайством. Сочувствуя этому ходатайству и скорбя по поводу возможности утраты памятника, столь тесно связанного с образом нашего великого поэта, я прошу Вас обратить свое просвещенное внимание на прилагаемую записку и, если Вы найдете это возможным, осуществить высказанное в ней пожелание”.
10 января 1912 года И. И. Воронцов-Дашков писал: ”Ваше императорское высочество! В ответ на письмо от 24 сентября 1911 года за № 74 по возбужденному Отделением русского языка и словесности Императорской Академии Наук вопросу о сохранении для потомства в г. Пятигорске дома, где жил и умер М. Ю. Лермонтов, предположенного ныне его владельцем Георгиевским к продаже, имею честь сообщить Вашему императорскому высочеству, что Пятигорская городская дума, желая увековечить память поэта, в заседаниях своих, состоявшихся 21 апреля и 15 сентября 1911 года, постановила приобрести означенный дом в собственность города за 15 т. рублей и возбудила ходатайство о разрешении займа на эту сумму из средств Пятигорского городского банка, каковой заем мною 6 сего января, на основании п. 4 ст. 79 Гор. Пол., согласно с заключением Терского по городским делам Присутствия, разрешен”.
Итак, заем разрешен. Можно оформлять покупку Лермонтовской усадьбы. Но оказалось, что и теперь еще не все: на гербовый сбор и пошлины при оформлении покупки нотариальным порядком требуется 723 рубля 30 копеек. Такой расход не предусмотрен сметой на 1912 год...
В заседании городской думы эта отнюдь не веселая справка финансовой комиссии вызвала дружный взрыв смеха. Вспомнив недобрым словом Кадигроба, гласные решили собрать деньги между собой, только бы не затевать новой переписки. Делать этого не пришлось: владелец недавно открытого в Пятигорске электробиографа21 ”Сплендид” внес в кассу городской управы необходимую сумму.
12 марта 1912 года была совершена купчая на приобретение городом Лермонтовской усадьбы у В. С. Георгиевского за 15 тысяч рублей.
Пока тянулось дело с покупкой усадьбы, на страницах местных газет вокруг ”Домика” разгорелась яростная полемика. Теперь многим захотелось так или иначе связать свое имя с именем поэта.
В Пятигорске объявился некто Поляков, который, по его словам, в 60-х годах прошлого столетия, то есть через 20 лет после смерти Лермонтова, приехал в Пятигорск в чине прапорщика Тенгинского полка и жил на квартире у Чиляева, в большом доме. Поляков уверял, что занимал те самые комнаты, в которых жил поэт. Поляков ”хорошо помнил”, что в одной комнате стены были исписаны стихами, а под одним стихотворением была даже подпись ”Лер.”. Стихи на выбеленных стенах были написаны карандашом. Чтобы ’’сохранить их для потомства”, Поляков заклеил стены бумагой. Но он все-таки спросил хозяина, кто писал эти стихи. Чиляев, так подробно рассказывавший Мартьянову о жизни Лермонтова в ’’среднем” доме, будто бы ответил: ’’Наверное сказать не могу... знаю только, что в этой комнате останавливался Михаил Юрьевич Лермонтов. Быть может, эти стихи были написаны им самим”.
Что же касается того флигеля, который считается лермонтовским, то, по уверению Полякова, его совсем не было. Не было, и все! Было пустое место.
”открытием”, напечатал в газете ”Кавказский край” статью ’Новое о ’Домике Лермонтова”, хотя известен был такой документ, как запись Чиляева в его тетради, известны были и труд Висковатого, и повествование Мартьянова со ссылкой на Чиляева.
На страницах газеты ’Пятигорское эхо” появился ряд статей в защиту ”Домика”. Спор разгорался, отклики его достигли столицы.
Историк литературы профессор Д. И. Абрамович, редактировавший Собрание сочинений Лермонтова в издании ’’Академической библиотеки русских писателей”, приехал в Пятигорск для выяснения ряда вопросов, связанных с изданием. Он старался также выяснить, в каком доме жил Лермонтов. Судя по его примечанию к иллюстрациям в V томе издания, вопрос этот для него остался неясен: ”Пятигорские старожилы спорят и поныне... Ныне преобладает мнение, что Лермонтов жил в надворном флигеле, примыкающем к садику”.
Итак, ”Домик Лермонтова”, побывав в руках нескольких владельцев, претерпев ряд изменений, становится, наконец, достоянием города.
Чем же отметило городское управление этот факт? Бухгалтерия оформила принятие недвижимого имущества на баланс Пятигорска, а на дверях домика кто-то из служащих городской управы повесил замок. И никаких торжеств! Небольшие хроникерские заметки в газетах — и все. Лермонтовская усадьба оказалась каким-то бесхозяйственным владением. Никто не позаботился даже об охране домика.
именем поэта. Учитывая, что задача, поставленная Кавказским горным обществом, ”отвечает тем целям, которые поставило городское самоуправление, приобретая в собственность домик Лермонтова”, городская управа постановила:
’’Временно, впредь до решения этого вопроса в думе, предоставить в распоряжение К. г. об-ва усадьбу с домиком Лермонтова для помещения в переднем фасадном домике музея и библиотеки общества, а во флигеле, где жил поэт, сосредоточить все вещи, связанные с именем М. Ю. Лермонтова и героев его романа и поэм, с условием, что общество будет за свой счет содержать сторожа при домике и заботиться о целости и сохранности исторической усадьбы”.
Кавказское горное общество на все условия согласилось и, не дожидаясь утверждения думой постановления городской управы, поспешило перенести в главный наружный дом из Елизаветинской галереи (ныне Академической) ’свой небольшой, но симпатичный музей”, поместив там же свое бюро и правление. В ”Домике Лермонтова” стали собирать ”все то, чем хотя с какой-нибудь стороны характеризуется пребывание на Кавказе его гениального обитателя”.
15 июля 1912 года Кавказское горное общество торжественно отпраздновало, уже в Лермонтовской усадьбе, десятилетие своего существования. Был отслужен молебен, после которого присутствующие направились в ”Домик”. Без разговоров, в какой- то торжественной тишине прошли по комнатам. Однако гирляндами из зелени и цветов украсили не ”Домик”, а палатку во дворе, в которой проводилось торжественное юбилейное собрание. Когда же за обедом кто-то предложил сделать сбор в фонд будущего ”Лермонтовского музея”, то собрано было всего 63 рубля — меньше, чем на приветственные телеграммы разным высокопоставленным особам.
С 63 рублями Кавказское горное общество приступило к организации Лермонтовского музея. Задача была трудная, в ”Домике” не сохранилось ни одной вещи из тех, что были при Лермонтове, хотя Чиляев уверял Мартьянова, что ”все осталось так, как было при Лермонтове”, и Георгиевский, внесший много изменений в облик домика, также утверждал, что ”все сохранилось так, как было при нем”.
в зависимости от того, как был использован флигель. Вспомним, что в 1852 году там была какая- то контора. А по рассказам тетушек сына Чиляева, нотариуса Николая Васильевича, в домике одно время была контора молодого нотариуса.
Вейштордт переделал флигель для своей квартиры. Вероятно, он обставил ее по своему вкусу более современной обстановкой. Но сохранились стены, которые были свидетелями последних дней жизни поэта. В этих стенах и было положено основание Лермонтовскому музею. Венки и ленты на них были первыми экспонатами. Среди венков было два серебряных: один от офицеров Тенгинского полка, второй — от общественного клуба города Пятигорска.
В том же 1912 году в музей поступило два ценнейших экспоната: письменный стол и кресло, принадлежавшие Лермонтову. Эти вещи передала музею племянница Михаила Юрьевича, дочь его троюродного брата А. П. Шан-Гирея Евгения Акимовна. Вот что рассказала она об этих вещах.
Когда Лермонтов поступил в юнкерское училище в Петербурге, воспитывавшая его бабушка приехала в Петербург, сняла там квартиру и переправила из Тархан часть обстановки. Среди этой обстановки был ореховый письменный стол и мягкое кресло. Значит, за этим столом было написано стихотворение на смерть Пушкина, так резко изменившее судьбу поэта. За этим же столом шла работа над ”Демоном”, написаны все произведения петербургского периода, в том числе ’Маскарад” и, позднее, ”Мцыри” и ’Герой нашего времени”.
В дальнейшем судьба этих вещей сложилась, по рассказам Евгении Акимовны, так: уезжая в 1841 году из Петербурга, Лермонтов, как вспоминал Аким Павлович, сделал подробный пересмотр всех бумаг. Закончив разборку бумаг, Михаил Юрьевич сказал Акиму Павловичу:
— Этот письменный стол ты, Яким (так называл Лермонтов Акима Павловича), возьми себе. Я вряд ли вернусь с Кавказа...
Впоследствии Аким Павлович, уже по выходе в отставку, купил у А. А. Столыпина, брата бабушки Лермонтова, имение Столыпиновку (недалеко от Георгиевска), куда и перевез некоторые вещи, в том числе лермонтовские стол и кресло.
Аким Павлович женился на Эмилии Александровне, падчерице Верзилина. Вещи из Столыпиновки были перевезены в Пятигорск. Евгения Акимовна вспоминала, что стол и кресло были вывезены из имения не сразу. Но как-то Акиму Павловичу взгрустнулось, и ему захотелось, чтобы дорогие для него вещи брата и друга были около него. Он перевез их в Пятигорск и, когда барский дом в Столыпиновке сгорел, Аким Павлович, не горюя о потере Дома, радовался, что реликвии удалось вовремя увезти.
Евгения Акимовна, уезжая с мужем в Персию, оставила лермонтовские вещи на хранение своим друзьям. Как хранились эти вещи, можно судить по рассказу тех лиц, которым было поручено перевезти их в музей. Стол и кресло хранились в кладовой со всяким хламом, причем сукно с крышки стола было сорвано, как сказала ’’хранительница” реликвий, чтобы не разводилась моль. На столе оказались прожоги от самоварных углей. Прислуга сообщила, что она всегда ставила самовар на этом столе... В таком виде и поступили самые ценные экспонаты в Лермонтовский музей.
Кавказское горное общество горячо взялось за организацию музея, но оно было временным хозяином, о чем городская управа и напомнила ему в апреле 1913 года.
’Открыть с 1 января 1914 года в доме Лермонтова городскую библиотеку (в большом доме) и музей Лермонтова. Ассигновать единовременно па приобретение книг 6000 руб. и ежегодно по 4500 руб. на содержание этих учреждений и избрать особую комиссию в составе 6 лиц для организации и ближайшего заведования домиком Лермонтова с библиотекой и музеем имени поэта”.
Но город не успел ничего сделать: разразилась война, бюджет города резко сократился. Музей так и остался в том первоначальном состоянии, в какое успело привести его Кавказское горное общество. Библиотека же совсем не была создана. Столетие со дня рождения Лермонтова в 1914 году предполагалось отметить широко, но война помешала этому. Однако в журналах и газетах появилось огромное количество статей, заметок, стихов. Было издано много книг и брошюр.
Какие только темы не затрагивались в этой юбилейной литературе! А о ’Домике” вспомнили немногие. Кроме местных, кажется, только одна нижегородская газета уделила ”Домику” несколько строк. Да в 3—4 журналах появились фотографии ”Домика” с очень кратким текстом. А ”Домик” Лермонтова находился в это время в самом плачевном состоянии. Московский журналист Яков Львов с большой грустью писал об этом в статье ’Великие тени”, напечатанной в газете ’Пятигорское эхо”: ’Музей и ”Домик Лермонтова” в Пятигорске в виде достаточно неинтересном. Никто о них не знает, где они. Есть лермонтовский алебастровый завод, был лермонтовский кафе-шантан22, но нет музея...”
”Домике” банковский курьер, нанятый за 5 рублей в месяц охранять всю Лермонтовскую усадьбу, благо банк был близко. Курьер и давал экскурсантам в ’Домике” объяснения. Рассказы его были самые фантастические, вроде того, что ”Домик” строила для Лермонтова его бабушка. Или что находившиеся в музее Кавказского горного общества (в доме, выходившем на улицу) коллекции бабочек собраны Лермонтовым на Машуке, что оленьи рога — якобы рога тура, которого Лермонтов убил на охоте в горах...
С отголосками этих ’объяснений” приходилось сталкиваться еще 25—30 лет назад. Посетители спрашивали и очень настойчиво: где бабочки, которых наловил Лермонтов, когда ходил к источнику пить воду? Где рога? Где орел? Разубедить этих посетителей было трудно. В течение многих лет они верили и были убеждены, что ”драгоценные экспонаты” просто не сумели сберечь.
Сравнительно недавно автору пришлось слышать от одного умного, культурного человека такие слова, сказанные не то с упреком, не то с горечью:
”А куда делся портрет Шамиля? Прекрасно исполненный, большой такой портрет. Я хорошо его помню”.
Да, портрет Шамиля тоже был в музее Горного общества, из которого потом вырос ныне существующий Краеведческий музей.
украдены со стен ’Домика” серебряные венки. В кресле Лермонтова посетители отдыхали. На стенах расписывались.
Побывавший в ’Домике” 15 июля 1914 года известный лер- монтовед профессор Л. П. Семенов был свидетелем, как сторож давал объяснения ”всем, кто приходил к жилищу поэта”.
Профессор очень подробно описал свое посещение ”Домика”.
”С кладбища иду в Лермонтовский домик. Он находится на Лермонтовской улице, во дворе. Над входом, ведущим во двор, прикреплена мраморная доска с надписью:
Дом, где жил и скончался (?) поэт
Приобретен городом в 1912 г.
Вхожу в первую комнату. В ней два окна, выходящие во двор. На стенах венки, фотографические снимки. В одном углу икона и небольшой круглый столик; возле столика на полу — два плоских куска от дерева, росшего при жизни поэта под окном его комнаты и теперь спиленного. Эта комната непосредственно сообщается с другой; та поменьше, ее окно также выходит на двор. У окна ломберный стол; возле него на подоконнике прикреплен клочок бумаги с надписью: ”Стол из квартиры княжны Мери” (’Герой нашего времени”). Рядом, напротив двери, — диван, обтянутый дешевой материей, уже пришедшей в ветхость, на спинке дивана тоже клочок бумаги, гласящий: ”Диван из квартиры княжны Мери”. В углу, направо от дивана, большое разбитое зеркало. На нем бумажка с пояснением: ’Зеркало из квартиры княжны Мери”. На стенах венки. Разумеется, найдутся посетители, которые не усомнятся в том, что этот стол, диван и зеркало принадлежали действительно княжне Мери; верят же в это лица, заведующие Домом Лермонтова”.
Профессор Семенов выражал опасение, ”что этому домику грозит опасность сделаться складом ненужных предметов — предметов, замечательных только тем, что ими владели действительные или предполагаемые прототипы героев поэта и его современники”. Профессор добавлял, что такая опасность существует, и привел в пример статью в местной газете ”Кавказский край”, в которой сообщалось, что в Лермонтовский домик будет передан мундир генерала Верзилина.
”Две другие комнаты этого домика выходят окнами в сад. В большей — кабинете поэта — два окна23— одно. На стенах — портреты Лермонтова, венки. В кабинете, между окнами, письменный стол Лермонтова. Налево, в углу, его кресло. Крышка стола голая, и только в одном месте сохранился едва заметный клочок зеленого сукна”.
Профессор заходил в ”Домик” дважды, и оба раза посетителей было немного. Объяснения давал сторож.
Примечания
20Эта переписка публикуется впервые
21Так назывались первые кинотеатры.
22
23Профессору показали вместо кабинета зал.