10. М. А. Лопухиной
<2 сентября 1832 г. Из Петербурга в Москву>
2 Septembre.
Dans ce moment même je commence à dessiner quelque chose pour vous; et je vous l’enverrai peut-être dans cette lettre — savez vous, chère amie, comment je vous écrirai — par moments! — une lettre durera quelquefois plusieurs jours, — une pensée me viendra-t-elle je l’inscrirai; quelque chose de remarquable se gravera-t-il dans mon esprit — je vous en ferai part — êtes-vous contente de ceci? —
Voilà plusieures semaines déjà que nous sommes séparés, peut-être pour bien longtemps, car je ne vois rien de trop consolant dans l’avenir, et pourtant je suis toujours le même, malgré les malignes suppositions de quelques personnes que je ne nommerai pas. — Enfin, pensez vous que j’ai été aux anges de voir Наталью Алексеевну, parce qu’elle vient de nos contrées; — car Moscou est et sera toujours ma patrie. — J’y suis né, j’y ai beaucoup souffert, et j’y ai été trop heureux! — ces trois choses auraient bien mieux fait de ne pas arriver... mais que faire!
Mademoiselle Annette m’a dit qu’on n’avait pas effacé la célèbre tête sur la muraille! — pauvre ambition! — cela m’a réjoui... et encore comment! — cette drôle passion de laisser partout des traces de son passage! — une idée d’homme, quelque grande qu’elle soit vaut-elle la peine d’être répétée dans un objet matériel, avec le seul mérite de se faire comprendre à l’âme de quelques-uns; — il faut que les hommes ne soient pas nés pour penser, puis qu’une idée forte et libre est pour eux chose si rare! —
Je me suis proposé pour but de vous enterrer sous mes lettres et mes vers; cela n’est pas bien amical ni même philantropique, mais chacun doit suivre sa destination.
Voici encore des vers, que j’ai faits au bord de la mer:
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом. —
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?
* *
Играют волны, ветер свищет,
Увы! — он счастия не ищет,
И не от счастия бежит! —
* *
Струя под ним светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой: —
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
........................................................
— Adieu donc, adieu — je ne me porte pas bien: un songe heureux, un songe divin m’a gâté la journée... je ne puis ni parler, ni lire, ni écrire — chose étrange que les songes! une doublure de la vie, qui souvent est plus agréable que la réalité... car je ne partage pas du tout l’avis de ceux qui disent que la vie n’est qu’un songe; je sens bien fortement sa réalité, son vide engageant! — je ne pourrai jamais m’en détacher assez pour la mépriser de bon cœur; car ma vie — c’est moi, moi, qui vous parle, — et qui dans un moment peut devenir rien, un nom, c’est à dire encore rien. — Dieu sait, si après la vie, le moi existera! C’est terrible, quand on pense qu’il peut arriver un jour, où je ne pourrai pas dire: moi! — à cette idée l’univers n’est qu’un morceau de boue. —
Adieu; n’oubliez pas de me rappeler au souvenir de votre frère et de vos sœurs — car je ne suppose pas ma cousine de retour. —
— Dites moi, chère miss Mary, si monsieur mon cousin Evreïnoff vous a rendu mes lettres; et comment vous le trouvez, car dans ce cas je vous choisis pour mon thermomètre.
— Adieu.
Votre dévoué Lerma.
P. S. J’aurais bien voulu vous faire une petite question — mais elle se refuse de sortir de ma plume. — Si vous me dévinez — bien, je serai content; — si non — alors, cela veut
dire que si même je vous avais dit la question, vous n’y auriez pas su répondre.
C’est le genre de question dont peut-être vous ne vous doutez pas! —
Перевод
2 сентября.
Сейчас я начал рисовать кое-что для вас и, может быть, пошлю вам рисунок с этим же письмом. Знаете ли, милый друг, как я стану писать вам? Урывками — одно письмо иногда будет длиться несколько дней; придет мне в голову мысль, я запишу ее; если что примечательное займет мой ум, поделюсь с вами. Довольны ли вы этим?
не стану называть. Можете себе представить мой восторг, когда я увидел Наталью Алексеевну, она ведь приехала из наших мест, ибо Москва моя родина и всегда ею останется. Там я там много страдал и там же был лучше бы этих трех вещей не было, но что делать!
M-lle Аннет сообщила мне, что еще не стерли со стены знаменитую голову! — Жалкое честолюбие! это меня обрадовало, да еще как! Что за глупая страсть оставлять везде следы своего пребывания! Стоит ли человеческая мысль, как бы значительна она ни была, вещественного закрепления только ради того, чтобы стать понятной нескольким душам; надо полагать, что люди вовсе не созданы мыслить, потому что мысль сильная и свободная — такая для них редкость!
Я поставил себе целью засыпать вас своими письмами и стихами; это не очень по-дружески и даже не человеколюбиво, но каждый должен следовать своему предназначению.
Вот еще стихи, которые я сочинил на берегу моря:
Прощайте же, прощайте, — я не совсем хорошо себя чувствую: счастливый сон, божественный сон испортил мне весь день... не могу ни говорить, ни читать, ни писать. Странная вещь эти сны! оборотная сторона жизни, часто более приятная, нежели реальность... ибо я отнюдь не разделяю мнения тех, кто говорит, будто жизнь всего только сон; я вполне осязательно чувствую ее реальность, ее манящую пустоту! Я никогда не смогу отрешиться от нее настолько, чтобы от всего сердца презирать ее, ибо жизнь моя — я сам, тот, кто говорит с вами, — и кто через мгновение может превратиться в ничто, в одно имя, то есть опять-таки в ничто. Бог знает, будет ли существовать это «я» после жизни! Страшно подумать, что наступит день, когда не сможешь сказать: Я! При этой мысли вселенная есть только комок грязи.
Прощайте, не забудьте напомнить обо мне своему брату и сестрам, кузина же, я полагаю, еще не возвратилась.
Скажите, милая мисс Мери, передал ли вам мой кузен, господин Евреинов, мои письма и как он вам понравился? потому что в этом случае я вас выбираю своим термометром.
Прощайте.
Р. S. Мне бы очень хотелось задать вам один небольшой вопрос, но перо отказывается его написать. Если угадаете — хорошо, я буду рад; если нет — значит, задай я этот вопрос, вы всё равно не сумели бы на него ответить.
Это такого рода вопрос, какой, быть может, вам и в голову не приходит!
Примечания
10. М. А. Лопухиной (с. 370)
«Русском архиве», 1863, № 5 — 6, стлб. 421 — 423, с пропусками. Полностью — в издании: Сочинения Лермонтова в двух томах, под ред. П. А. Ефремова, т. 1, 1882, с. 515 — 518.
Это письмо, написанное 2 сентября 1832 г., т. е. через четыре дня после предыдущего, проникнуто тем же угнетенным состоянием духа. Лермонтов опять вспоминает Москву, друзей, радуется встрече с приехавшей из Москвы Натальей Алексеевной Столыпиной (1786 — 1851), сестрой Е. А. Арсеньевой, вдовой пензенского предводителя дворянства Григория Даниловича Столыпина, их дальнего родственника и однофамильца. В письме также упоминается дочь Столыпиных Аннет — Анна Григорьевна (1815 — 1892), вышедшая в 1834 г. замуж за А. И. Философова.
«Знаменитая голова» — картина, написанная для приятеля Лермонтова А. А. Лопухина в 1832 — 1833 г. На полотне изображен знатный испанец с орденом Золотого руна. Картина известна под названием «Герцог Лерма» или «Предок Лерма». Оба эти названия не принадлежат Лермонтову, но восходят к семейному преданию о происхождении рода Лермонтовых от испанского герцога Лермы. Картина является повторением случайно поврежденного рисунка, выполненного в 1830 — 1831 гг. углем на оштукатуренной стене в доме Лопухиных. Сын А. А. Лопухина подарил этот портрет в 1886 г. бывшему Лермонтовскому музею при Николаевском кавалерийском училище. В сопроводительном письме он сообщил, что, по словам его отца, товарища Лермонтова, на полотне и на стене изображен человек, которого Лермонтов увидел во сне (см.: Описание рукописей и изобразительных материалов Пушкинского Дома. М. Ю. Лермонтов, вып. II. 1953, с. 110). В настоящее время она хранится в музее ИРЛИ.
«Кузина», о которой говорится в конце письма, — А. М. Верещагина.
напомнил о нем еще раз, судя по ответному письму Лопухиной от 12 октября 1832 г. (см. с. 524).
«Белеет парус одинокой» — см. «Парус» (наст. изд., т. 1, с. 347, 586).