ОТКЛИКИ ИНОСТРАННОЙ ПЕЧАТИ НА ПУБЛИКАЦИЮ
«ПИСЕМ И ЗАПИСОК» ОМЭР ДЕ ГЕЛЛЬ
Статья Павла Попова
«Мистификация (Лермонтов и Омэр де Гелль)» («Новый Мир» 1935, № 3) мы подвергли разбору том писем и записок Адели О. де Гелль, изданный «Academia» в 1933 г. Сопоставление ряда данных позволило нам убедиться в том, что письма эти не подлинные, а вымышленные. Автором их является кн. П. П. Вяземский, в архиве которого обнаружена самая рукопись всего материала в виде перевода с мнимых французских подлинников. Наиболее убедительным доказательством авторства П. П. Вяземского является единственный якобы автограф О. де Гелль, воспроизведенный факсимильно в книге. Запись сделана на французском языке с многими поправками; из сличения почерка явствует, что здесь — рука кн. Вяземского. Уже после опубликования вышеназванной статьи сделались известны многочисленные черновики писаний Вяземского такого же характера, как и разоблаченный нами «автограф» (ср. предшествующую статью).
Если все письма О. де Гелль — фальшивки, то ставится под вопрос весь эпизод знакомства поэта Лермонтова с французской поэтессой, а равно стихотворение Лермонтова, посвященное О. де Гелль. Между тем материалы о Лермонтове и О. де Гелль опубликованы тем же кн. Вяземским еще в 1887 г. и прочно вошли в биографию и творчество нашего поэта. В вышеназванной статье мы попытались выявить, что весь эпизод знакомства Лермонтова с О. де Гелль — чистая выдумка. Главный аргумент в пользу этого заключается в том, что О. де Гелль была на Кавказе не в 1840, а в 1839 г. (это явствует из даты, подписанной под стихотворением, посвященным Аделью де Гелль Е. П. Фадеевой, из воспоминаний А. М. Фадеева и из письма мужа Адели Ксавье Омэр де Гелля к А. М. Фадееву), между тем как в 1839 г. Лермонтова на Кавказе не было вовсе. Мнимое стихотворение Лермонтова, посвященное А. де Гелль, смонтировано кн. Вяземским из французского подлинного стихотворения Лермонтова, написанного им в 1841 г.
В № 19—21 «Литературного Наследства» А. Н. Михайлова опубликовала текст этого подлинного стихотворения Лермонтова по вновь найденному автографу (письму поэта к С. Н. Карамзиной от 10 мая 1841 г.). Посылая С. Н. Карамзиной свое стихотворение, Лермонтов пишет ей: «Я дошел до того, что стал сочинять французские стихи. О разврат! Если позволите, я напишу вам их здесь. Они очень красивы для первых стихов и в жанре Парни». Эта формулировка показывает, что нет оснований предполагать, будто Лермонтов написал французское стихотворение до 1841 г., и считать эти стихи написанными по-французски в связи с посвящением лицу, не владеющему русским языком. Новый автограф, таким образом, доставляет дополнительное подтверждение тому, что О. де Гелль решительно не при чем в подлинном стихотворении Лермонтова «Je l’attends dans la plaine sombre», которое Лермонтов в своем письме обозначает особым заглавием «L’Attente».
Нельзя, однако, не признать, что фальшивки были сфабрикованы Вяземским очень ловко и обнаружили в нем незаурядный писательский талант, несмотря на отталкивающий характер этого романа в письмах, представляющего порнографический материал, переполненный садистскими образами.
Текст фальшивок кн. Вяземского, весьма неудачно изданный «Academia» в 1933 г. в качестве подлинных писаний французской поэтессы, был вскоре после русского издания переведен на французский язык: «Adèle Hommaire de Hell. Mémoires d’une aventurière, 1833—1852». Préface, notes et traduction de M. Slonim. Ed. Plon, XXVIII+264 pp. Таким образом, подделка Вяземского под француженку-авантюристку увидела свет на французском языке и позволила одному из первых рецензентов книги признать, что мемуары «проливают яркий свет на события эпохи» («Les nouvelles littéraires» 1934, № 633). Однако безобразное содержание писем тогда же обратило на себя внимание французских журналистов, и вскоре вокруг книги поднялась ожесточенная полемика.
«Une fausse correspondance». — «Le Temps» 1934, 24 novembre; «Les mémoires de A. H. de Hell» — ответ Буланже на письмо переводчика М. Слонима, помещенное в том же номере. — «Le Temps» 1934, 11 décembre), статья А. Альбера Пти («Les mémoires suspects d’une aventurière». — «Revue de Paris» 1935, février, № 3) и три статьи Жан-Жака Бруссона в «Je suis partout» (номер от 22 декабря 1934 r. и две статьи, помещенные в январских номерах газеты за 1935 г.: «Encore l’aventurière» и «L’aventure de l’aventurière»); статьи Бруссона включают объяснение М. Слонима (от 26 декабря 1934 г.) и сообщение П. Р. Швартца и Р. Девиня. Также можно упомянуть статью Леона Трейка «La vie galante et aventureuse d’Adèle Hommaire de Hell» («Gringoire» 1934, 28 décembre).
От французских писателей и журналистов мы в праве были ожидать солидных и документальных данных по поводу мнимых писаний О. де Гелль: на родине писательницы легче вскрыть обстановку ее жизни и уточнить биографические сведения упоминаемых в мемуарах лиц. Интересно также учесть, к каким выводам пришли французские литературоведы по поводу подлинного авторства фальсифицированных документов. Рассмотрим материал французской прессы в трояком отношении: 1) вскроем новые данные, позволяющие судить о подлинном образе французской писательницы, в противоположность отталкивающему облику циничной авантюристки, как она представлена в книге кн. Вяземского, равно дополнительные сведения об упоминаемых исторических деятелях Франции, идущие вразрез с освещением их в псевдомемуарах; 2) рассмотрим, анализом каких данных в книге научно устанавливается псевдомемуарный характер опубликованных фальшивок; 3) кого же считают автором французские журналисты?
Поучительно отметить, что наиболее солидные сведения и документальные данные были представлены во Франции для прессы не теми авторами с крупными именами, какие выступили с разоблачениями в тоне резкого негодования против книги, а простыми читателями разгоревшейся полемики. Так, подписчик газеты «Je suis partout» П. Р. Швартц прислал редактору газеты два письма, которые Ж. -Ж. Бруссон и поспешил включить в свои фельетоны. В результате справок, наведенных в библиотеке в Мюльгаузене, Швартц представил следующие биографические данные об интересующих нас лицах.
Ксавье Омэр родился в Альткирхе (Верхний Рейн) в 1812 г. Пожалованный в 1839 г. Николаем I орденом Владимира за открытие железной руды на берегах Днепра, он присоединил к своей фамилии имя «де Гелль», принадлежавшее его матери (древняя эльзасская ветвь). По окончании горного училища в Сент-Этьене он женился там на Адели Эрио, дочери одного военного эпохи Наполеона — «молодой, очень умной особе, обладавшей подлинным писательским талантом»; ей было тогда 16 лет. А. де Гелль принимала деятельное участие в трудах своего мужа, геолога и путешественника, лауреата Географического общества. Она сопровождала его в Россию в 1838 г. В трехтомном труде Ксавье де Гелля, посвященном России, ей принадлежит авторство двух томов. Этот труд оказал неоценимые услуги французам в Крымскую войну. В 1846 г. Ксавье де Гелль отправился на Восток по официальному заданию в сопровождении жены и молодого художника Жюля Лорана. Пробыв некоторое время в Терапии (близ Константинополя), Адель вернулась во Францию, так как муж хотел избавить ее от трудностей, связанных с работами по исследованию берегов Черного моря. После этого мужчины одни отправляются в Персию, где в Испагани Омэр де Гелль умирает 30 августа 1848 г. В продолжение двенадцати лет жена была верной спутницей его путешествий. Его дневник «Путешествие по Турции и Персии» был опубликован по распоряжению французского правительства1. Эльзасский художник Гутцвиллер (также родом из Альткирха) опубликовал в «Эльзасском Обозрении» («Revue d’Alsace» 1860, август, сентябрь, октябрь, декабрь; 1861, февраль и март) подробную биографию О. де Гелля, он же в своих «Воспоминаниях об Эльзасе» («Souvenir d’Alsace», Belfort, 1898) посвятил ряд страниц памяти Адели де Гелль. У Адели было три сына, которых она очень любила: Эдуард, бывший профессором математики на Мартинике; Густав, убитый в марте 1860 г. 21 года от роду в Кабилии как зуав, и Леон, посвятивший себя военной карьере.
Литография с рисунка Ж-Лорана, 1859 г.
Исторический музей, Москва
Гутцвиллер, упомянув о детях Адели де Гелль и смерти Густава, пишет о ней так: «Сколько я получил интересных писем, скорее скорбных, чем исполненных веселья, от этой женщины, жизнь которой была полна волнений и которая познала все житейские горести. Она страдала от разлуки со своими детьми; в 1863 г. она предприняла путешествие на Мартинику, чтобы пожить с ними некоторое время. Последнее письмо, которое мне прислала О. де Гелль, — из Версаля, от 9 сентября 1870 г. Эта выдающаяся женщина, которой уже столько пришлось испытать, вернулась в Париж и подверглась всем мукам и лишениям, связанным с осадой. Она не могла вынести этого последнего испытания, и, как только ворота Парижа открылись, у нее хватило сил лишь на то, чтобы удалиться в Сент-Этьен и умереть там на руках у своей престарелой сестры. Угаснуть в своем родном городе, где начался ее жизненный роман, где ей предносились радостные перспективы предстоявшей жизни, — не является ли это высшим утешением для этой избранной натуры?».
Для характеристики литературного облика А. Омэр де Гелль небезынтересен следующий эпизод из ее жизни, приводимый Швартцем из мемуаров Гутцвиллера. В конце 1859 г., будучи уже вдовой, А. де Гелль жила на юге, в Карпантра, в семье приятеля ее мужа, художника Ж. Лорана. Воспользовавшись своим пребыванием в Монпелье, она посетила в тюрьме г-жу Лафарж, которая в молодости жила в Эльзасе. Адель де Гелль была убеждена в невинности знаменитой отравительницы. Это дало ей повод написать в приподнятом тоне небольшой роман «Маделена де Нопаль», который появился в журнале того времени. Гутцвиллер усматривает в этой идее представить Лафарж невинной «обманчивую вспышку воображения поэтессы, охваченного жалостью к человеческим слабостям».
2, рано овдовевшей, скорбной, заботливой матери, не находится в соответствии с выдуманной Вяземским фигурой извращенной авантюристки-шпионки, салтычихи и проститутки, автора порнографических писаний.
Для нас, разумеется, нет никаких оснований идеализировать супругов Геллей. Их взгляды и жизненная практика не возвышались над средним уровнем века. В посмертных воспоминаниях образ Адели, несомненно, приукрашен, а отдельные эпизоды представлены не без сентиментальности. Ксавье, по его писаниям, рисуется самоуверенным французом, смотревшим сверху вниз на русскую нацию и пренебрежительно относившимся особенно к простому народу и подчиненным. Жестокие нравы нисколько его не коробили, и крепостнические замашки он принимал как вещь естественную. Такова же и Адель. В ее книге «Voyage etc.» очень спокойно описывается, как сопровождавший путешественников в качестве конвоира казак прибегал к кнуту для воздействия на возницу (гл. XIV, 301) и что с пьяным кучером приходилось обращаться «со всей московитской грубостью» (303). Но отсюда далеко до того садистского смакования подробностей телесных наказаний, которыми упивается Вяземский в своих фальшивках.
Интересное сообщение относительно разбираемой книги исходит от Роже Девиня, готовившего жизнеописание Коссидьера, префекта полиции во время февральской революции 1848 г. О Коссидьере в псевдописьмах О. де Гелль говорится, что она его знала в Сент-Этьене (письмо от 13 октября 1833 г.), что в ноябре 1833 г. Коссидьер последовал за ней в Париж, что О. де Гелль донесла на него префекту полиции Жиске, и, наконец, что якобы, когда разразилась революция 1848 г., ей, О. де Гелль, удалось пробраться в те же комнаты префектуры, куда проник М. Коссидьер с толпой рабочих, что она «не напрасно кокетничала с ним в 1832—1833 гг.» и что, вспомнив эти отношения, Коссидьер вернул О. де Гелль картон с ее письмами, перехваченными в свое время полицией (стр. 26 русск. изд.). Девинь заявляет, что он по часам изучил всю деятельность Коссидьера в февральские дни 1848 г., и свидетельствует, что за эти дни не обнаруживается никакого следа авантюристки О. де Гелль.
«Я вошел в Тюильри... Я остановился на ступенях трона с мыслью о своем брате, убитом в Лионе в 1834 г. Это произошло на ступенях алтаря, где он упал, сраженный тремя пулями, пронзенный шестьюдесятью четырьмя ударами штыков, и его тело, предоставленное разнузданной ярости солдатчины, скоро превратилось в кровавое кружево». И вот вдруг оказывается, пишет Девинь, что во времена префекта Жиске, в 1833—1834 гг., Коссидьер был любовником Адели О. де Гелль, а в 1848 г. заговорщик Коссидьер, влиятельный и хорошо осведомленный член тайных организаций, старый политический узник, возвращает письма шпионки прежнего правительства. Во всяком случае, если это, вопреки вероятию, имело место, то секретарь Коссидьера того времени, провокатор Делаход, учел бы это обстоятельство и сообщил бы о нем в своих пасквилях, направленных против Коссидьера.
«де Гелль» лишь в 1839 г., в связи с отличием, пожалованным Николаем I, чтобы понять фабрикацию фальшивок, — ведь наряду с этой биографической датой невозможно признать подлинным письмо О. де Гелль от 13 октября 1833 г. (№ 2) своей подруге с заявлением: «Мой жених носит аристократическую фамилию Омэр де Гелль». К сожалению, мы не нашли ни одного указания на автографы де Гелль, сохранившиеся во французских архивах, равно доныне неизвестен текст ни одного ее подлинного письма.
Все же приведенные факты достаточно конкретизируют облик подлинной поэтессы, чтобы не смешивать его с образом, созданным эротическим воображением кн. Вяземского. Наряду с этим, однако, мы должны засвидетельствовать, что анализа и сопоставления данных французские авторы разоблачений почти не произвели, а их указания на «антиисторичность» сделаны так формально, а подчас даны в такой плоскости, что не могут служить настоящей критической аргументацией, необходимой для суждения о подлинности или неподлинности того или иного документа.
Ж. Буланже в доказательство антиисторичности документов выставляет главным образом то, что исторические лица в них названы неправильно. Речь идет даже не об именах, а о титуловании. Буланже приводит целый список таких ошибок в обозначении титулов. Как мог быть назван в письме Жирарден просто Эмилем Жирарден, а не Эмилем де Жирарден? В первоначальной статье, в доказательство незнания переводчиком Слонимом французской истории, в первую голову указывается, что в книге постоянно говорится о герцоге Бироне, на что Слоним в своем ответе возразил, что герцог Бирон нигде не фигурирует в книге; тогда, в свою очередь, Буланже отвечает, что для подтверждения у него не было времени просмотреть заново книгу, и приводит ряд других неправильных титулований. А между тем не только желательно точно цитировать инкриминируемые ошибки, но и необходимо точно анализировать все эти особенности текста. Что доказывают подобные ошибки?
— ведь мы его как раз должны проверить, — идут ли доводы Буланже вразрез с тем, что рассказывается о рукописях О. де Гелль?
Часть корреспонденций, если верить мемуарам, была сожжена, она сохранилась лишь в копиях, сделанных полицией, затем неведомое лицо перевело их на русский язык (французский текст, таким образом, не сохранился вовсе); перевод этот очень несовершенный, и лицо переводившее, словно затрудняясь в передаче, оставляло ряд фраз непереведенным; затем перевод был переписан набело писарем, а первоначальный текст перевода также погиб. И вот с этого-то перевода текст был вновь обратно переведен на французский язык; вполне естественно, что М. Слоним, не будучи специалистом во французской истории, мог, в свою очередь, во многом не разобраться. Если принять все это во внимание, то не только представится правдоподобным, что титулы оказались перепутанными, но что и самые имена поневоле получились извращенными, особенно, если учесть, что Адель, согласно псевдомемуарам, — parvenue, куртизанка, попавшая благодаря своей пронырливости в высшее общество; к тому же она часто оговаривается, что точно не знает, кто именно был на данном вечере или ужине, — что же удивительного, если она не отличила герцога от князя или обозначила участника ночной пирушки, не почтив его соответствующим титулом? Буланже особенно негодует на то, что Адель называет кн. Рогана де Геменэ, игнорируя частицу «de», a также на то, что Роган де Геменэ неправильно именуется Guéméné, a не Guéménée. Но если переводчик безграмотно перевел русский текст, это не имеет решительно никакого отношения к происхождению этого текста и не доказывает того, что этот текст вымышленный, а ведь русское начертание не может передать французского «е muet». Что же касается обозначения данного лица со всеми его аристократическими атрибутами, то вот полное наименование с титулованием одного из современников Адели де Гелль из этого княжеского рода: Шарль-Ален-Габриэль де Роган, князь де Геменэ, герцог де Монбазон. Ну, как кокотке справиться с таким сложным именем?
«capitaine duc Elchingen», ибо титул герцога Эльхингенского был за победу при Эльхингене (1805 г.) получен Неем. Но если мы в русском тексте читаем: «ротмистр герцог Эльхинген (Ней)», то это смахивает на стиль неопытного переводчика, который не знал, как разместить составные элементы имени. А надо признать теперь, когда мы выявили истинного виновника всей этой абракадабры, что кн. П. П. Вяземский довольно искусно сфабриковал текст, перепутанный как французской авантюристкой — развязной на язык и владеющей всеми прелестями парижского бульварного жаргона, — так и переводчиком, становившимся подчас втупик перед французским залихватским стилем и предпочитавшим в таких случаях подстрочный перевод, звучащий тем более забавно, что подлинник насыщен пикантными оборотами. Повторяем: мы готовы воздать в этом случае кн. Вяземскому должное — он ловко имитировал эпистолярный стиль, играя зараз и слогом француженки и неповоротливостью, а подчас и аляповатостью русского писаря-переводчика. Буланже признает исторически неправдоподобным окружение кн. Тюфякина: как могла О. де Гелль отбить его у артистки M-lle Марс, когда широко известна его связь с М-lle Жорж. Мы не разбираемся в любовницах Тюфякина, но знаем, что он был директором императорских театров и умер в 1845 г. Псевдомемуары находятся в согласии с этой датой, ибо в записке под № 137 читаем: «В ночь с 3 на 4 марта <1845> Тюфякин скончался». А у Буланже вразрез с этим читаем: «После смерти Тюфякина А. де Гелль в 1836—1837 гг. берет на себя заведывание балетной школой, организуемой в Константинополе для султана» («Le Temps» 1934, 24 novembre).
монархии во Франции; он не менее справедливо указывает, что «наши бабушки не толкали в живот своих кормилиц и не наказывали сирот кнутами». Эта сторона не может не шокировать всякого сознательного читателя, у советского же читателя, естественно, поднимается чувство негодования на попытки загрязнить память нашего культурного наследия (напр., творчество Лермонтова), и наряду с этим появляется чувство досады, когда ужасы крепостного права превращаются в нелепую картину какой-то садистской буффонады. Но негодование не должно мешать спокойному констатированию нелепостей. Этого мы не находим в фельетонах Бруссона. В статье «Encore l’aventurière» он ставит под сомнение письма ввиду того, что, например, нельзя точно определить года рождения Адели Омэр (1817 или 1818) и что неизвестно, кто ее отец. Но вскоре после написания статьи Бруссона мы получили из следующего его фельетона уточняющие сведения о подлинной Омэр де Гелль благодаря справкам, наведенным его усердными читателями. Из этих справок мы узнаем только, что в год замужества (1833) Адели было 16 лет, т. е. остаемся при прежней неопределенной дате года ее рождения. Значит ли это, что А. де Гелль перестает быть историческим лицом, а ее подлинные писания становятся фиктивными? Мы не знаем, например, точно года рождения Пугачева, ни того, кто был его отец, но подрывает ли это подлинность его деятельности, известной в истории как восстание, связанное с его именем?
ЛЕРМОНТОВ И ОМЭР ДЕ ГЕЛЛЬ
Кадр из кинофильма „Кавказский пленник“. В сценарии фильма использована литературная мистификация
„Ленфильм“, 1929 г.
Albert Petit подробно останавливается лишь на одном эпизоде во всей книге — смерти герцога Орлеанского, происшедшей вследствие его неудачного прыжка из экипажа, который понесли лошади. Несчастный случай со старшим сыном короля поднял большой шум и подробно дискутировался в прессе, между тем О. де Гелль пишет, что герцог ехал от нее и что она в последний момент сама впрыгнула в экипаж, с которым произошла катастрофа. Альбер Пти сопоставляет письмо О. де Гелль с официальными данными о катастрофе, опубликованными в «Journal des Débats». Он пишет: «В момент отъезда M-lle де Гелль со знанием дела осматривает упряжку и замечает, что лошади запряжены слишком коротко. Эта подробность представляет интерес, потому что описание „Débats“ указывает, что подседельная лошадь ударилась ногой в вагу, что привело ее в бешенство. Официальное сообщение добавляет в виде извинения, что это обычная вещь — запрягать коротко лошадей à la d’Aumont». А. Пти отмечает еще одно обстоятельство, делающее правдоподобным вымышленный рассказ О. де Гелль: «Обычный путь от Тюильри к Нейи не совпадает с путем, которым следовал герцог. Катастрофа произошла в таком месте, где он не должен был проезжать. Таким образом, ему нужно было спрыгнуть, чтобы при несчастном случае остаться незамеченным на месте преступления в компрометирующей компании. Описание „Débats“ с большим трудом пытается объяснить этот итинерарий — необычный и слишком длинный для человека, который спешит... Кроме того, если бы Адель не присутствовала самолично, то надо было бы прямо удивляться ее осведомленности: все детали, которые она описывает, даже самые мелкие, даны в точности». Мы видим, что А. Пти готов принять фальшивку кн. Вяземского. Что его останавливает? То, что королева якобы ласково обошлась с Аделью, сказав, что она была предана сыну; это подтвердил и король, и, главное, что будто бы она поручила А. де Гелль своих младших сыновей. Это представляется А. Пти ошеломляюще-невероятным.
Но как он аргументирует? Обратив внимание на ошибку (на сутки) в датировке обоих писем, в которых идет речь о катастрофе с герцогом, А. Пти не считает эту ошибку решающей, допуская неточность проставленных дат. Второе «но» А. Пти формулирует так: «Письмо, писанное в день катастрофы, совсем кратко — это естественно, но оно неточно, что трудно понять: в нем говорится, что герцог „упал“ из коляски. Второе письмо — точное, но писано тогда, когда обстоятельства происшествия стали известными, что и отнимает у этой точности ее главное преимущество» (691).
Довод А. Пти должен показаться неожиданным: разве можно предположить, чтобы Адель, не имевшая никакого отношения к герцогу, будучи в день катастрофы в неведении, по слухам неверно описала события, а на другой день, собрав точные сведения, приступила к фальсифицированию своего участия в событиях? Этого никто никогда не мог подумать — ведь фабриковалась переписка не для того, чтобы морочить мнимого Тюфякина, которому якобы адресованы оба письма, а чтобы ввести в заблуждение читающую публику, а тогда не имеет ровно никакого значения, какое фальсифицированное письмо точнее — писанное ли в день катастрофы или писанное на следующий день.
на безусловной подлинности (authenticité) записок, в письме к редактору «Le Temps» (номер от 11 декабря 1934 г.) заявляет: «Я нисколько не настаиваю на том, что всё достоверно в письмах О. де Гелль». Слониму известно, что в Ленинграде был прочитан в 1934 г. доклад Н. О. Лернером, выявившим действительного автора писаний — кн. П. П. Вяземского. Слоним противопоставляет Лернеру авторитет П. Е. Щеголева, «историка-архивиста, собравшего целое досье документов, доказывающих подлинность переписки». Это сообщение неверно. Действительно, Щеголев взялся проредактировать для «Academia» рукопись, найденную в архиве кн. Вяземского, но убедился в том, что письма, приписываемые О. де Гелль, не были ее подлинными писаниями. Щеголев сопоставил дату приезда де Геллей в Россию по псевдописьмам с материалами о них, находящимися в «Journal d’Odessa», и удостоверился в несовпадении данных3.
Буланже пишет: «Возможно, что в распоряжении кн. Вяземского было несколько писем О. де Гелль и на этой незначительной канве он построил весь свой роман, несколько резвый. Возможно также, что автором романа персонально является сама О. де Гелль» («Le Temps» 1934, 11 décembre). У Бруссона еще бо́льшая неопределенность. В первой статье он писал прямо: «Эта О. де Гелль, возможно, что совсем не существовала». Издание же мемуаров, по мнению Бруссона, преследовало политическую цель со стороны СССР: большевики-де подсунули этот отвратительный текст, чтобы вести свою пропаганду. В своих статьях Бруссон требует суда чести над переводчиком Слонимом, считая его проводником большевистской затеи, и рекомендует ему выехать из Франции. Все это, надо правду сказать, производит столь же ошеломляющее впечатление, как и самые мемуары. Бруссон готов заподозрить существование О. де Гелль — лица, сведения о котором легко получить, раскрыв соответствующий том «Grand Larousse». Что бы сказали о русском авторе, если бы он стал утверждать мифичность писателя, которого легко найти в словаре Брокгауза и Ефрона или в «Советской энциклопедии»? Ловким оборотом речи Бруссон пытается отвести упрек Слонима в незнании французской поэтессы: «Кто зародил во мне это сомнение? Вы! Я — ваш покорный ученик». И далее Бруссон апеллирует к неопределенности данных о поэтессе, приводимых Слонимом. А в третьем своем фельетоне он полностью цитирует полученные новые данные об А. де Гелль как исторической личности.
Обратимся теперь к Albert Petit. Он пишет, что после целого ряда приключений корреспонденция А. де Гелль неизвестными путями оказалась в распоряжении кн. Петра Вяземского, критика и поэта, который либо сам, либо с помощью другого лица перевел эти письма и сохранил их в своем архиве. Трудно настаивать на надежности содержания этих писем и даже на подлинности, по мнению Альбера Пти. Мы не утверждаем, говорит он, будто князь Вяземский их систематически фальсифицировал. Он не думал о публикации своего труда, он сделал его для себя или для небольшого кружка своих друзей. Вот и всё... В самой России были выдвинуты серьезные сомнения. Поддерживалось мнение, что письма сфабрикованы П. П. Вяземским, сыном того, кто предполагается их переводчиком. В этом случае, если письма оказываются сплошь сочиненными, приходится предположить исключительное знание жизни двора и общества времени Июльской монархии. Несколько ошибок в подробностях не колеблют в целом местного колорита. Более правдоподобно, заключает А. Пти, свести гипотезу о характере писания к очень свободному рисунку по недостаточно твердой канве.
Ответственность за путаницу с Петром Андреевичем и Павлом Петровичем Вяземскими несет всецело редакция русского издания писем (ср. стр. 459—462). Кн. П. А. Вяземский тут решительно не при чем. В остальном А. Пти рассуждает от себя. И что же? В результате его размышлений оказывается, что он, несмотря на все разоблачения, всё еще продолжает находиться в тумане, наведенном кн. П. П. Вяземским, поскольку А. Пти не считает вероятным, чтобы весь материал был «чистым творчеством». А если бы даже Вяземский наложил тут свои краски, то А. Пти усматривает извинение в том, что ведь Вяземский сам не опубликовал всей этой галиматьи и предназначал ее для интимного кружка своих друзей — отчего не заняться порнографией в своей компании?
éon Treich в своем обзоре («Gringoire» 1934, № 321), отмечая точку зрения М. Слонима, не отрицающего подлинности писем, и противоположные взгляды Бруссона и Буланже, отрицающих всякое историческое значение за письмами, считает, со своей стороны, вопрос неразрешенным и дает краткое жизнеописание А. Омэр де Гелль, всецело опираясь на фальшивки кн. Вяземского.
но что собственно критический анализ и вопрос об авторстве не были развернуты с ожидаемой обстоятельностью, — обсуждение уклонилось в сторону резких выпадов. По вопросу о мнимой связи О. де Гелль с Лермонтовым Бруссон заявил, что он не ведает и не знает ни русского языка, ни русских нравов. Это, конечно, большой минус при обсуждении литературного труда, возникшего на русской почве. Без соответствующего знания приходится ограничиваться малообоснованными предположениями.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 В виде приложения к этому труду был выпущен «Atlas historique et scientifique» (Pr. Bertrand, Paris, 1859), с 100 рисунками Ж. Лорана, среди которых находим портреты Кс. де Гелля и Адели. Последний портрет воспроизводится в настоящем издании.
2
3 Этим сообщением я обязан И. С. Зильберштейну.
«Книге о Лермонтове» (1929) П. Щеголев также указывает на несовпадение дат писем А. де Гелль о Лермонтове с рассказом о путешествии ее по Кавказу и Крыму, как оно описано в ее подлинной французской книге.