| Наши партнеры |
Тарханы, по-старинному Никольское или Яковлевское,- большое поместье в Пензенской губернии, принадлежавшее бабушке поэта Елизавете Алексеевне Арсеньевой. Недавно были обнаружены документы, которые дают новые сведения о возникновении этого, так тесно связанного с именем Лермонтова села, основанного у истоков небольшой степной речки Милорайки, в местах, где лежат добротные черноземы. В прекрасном стихотворении "Когда волнуется желтеющая нива" звучат воспоминания об этом крае.
Когда волнуется желтеющая нива, И свежий лес шумит при звуке ветерка, И прячется в саду малиновая слива Под тенью сладостной зеленого листка; Когда, росой обрызганный душистой, Румяным вечером иль утра в час златой, Из-под куста мне ландыш серебристый Приветливо кивает головой; Когда студеный ключ играет по оврагу И, погружая мысль в какой-то смутный сон, Лепечет мне таинственную сагу Про мирный край, откуда мчится он, - Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе, - И счастье я могу постигнуть на земле, И в небесах я вижу бога...
Это стихотворение очень спокойное, умиротворенное. В этом стихотворении Лермонтов обретает гармонию с природой, вглядывается внутрь себя, мятущийся дух поэта успокаивается, мысли его обращаются к миру и добру, душа его отворачивается от сиюминутных невзгод и мирской суеты, приближается к истинным ценностям, к Богу. Автор почти завидует природе, потому что ей не надо прикладывать таких титанических усилий, которые в большинстве своем напрасны, чтобы существовать в абсолютной гармонии. Это неисполнимая мечта Лермонтова.
До настоящего времени считалось, что эти земли были пожалованы Петром I Нарышкину в начале XVIII века. Теперь обнаружено, что это не так. В начале XVIII века они были даны во владение другому лицу. Нарышкины же, как выяснилось, купили село только в 1762 году, о чем свидетельствует купчая,, отыскавшаяся в Центральном государственном архиве древних актов. Населялось село выходцами с Севера.
Сев на земли, выходцы упорно держались своего старинного обычая, языка. Некоторые "сечашные", теперь уже больше старики, по-северному окают, говорят на наречии, которое в науке носит название северно-великорусского. Вот где уже в самую раннюю пору прислушивался Лермонтов к "калашниковскому" языку, заблиставшему позже в его поэме.
В конце XVIII столетия заглазное нарышкинское село перешло от камергера Ивана Александровича Нарышкина в руки Арсеньевых.
Недавно же опубликован документ, свидетельствующий о том, как Тарханы перешли к Арсеньевым.
"Лета тысяща семь сот девяносто четвертого, ноября, в трети на десять день (тринадцатого ноября).- действительный камергер... Иван Александров сын Нарышкин, в роде своем не последний, продал лейб-гвардии Преображенского полку прапорщика Михаилы Васильева сына Арсеньева жене Елизавете Алексеевой дочери недвижимое свое имение... село Никольское, Яковлевское тож".
Вслед за покупкой имения молодые муж и жена Арсеньевы, Михаил Васильевич и Елизавета Алексеевна, происходившая из богатого рода Столыпиных, поселились в нем.
Зимой 1814-1815 года в Тарханы въехал обоз уже с другими молодыми супругами - Лермонтовыми: Юрием Петровичем и Марией Михайловной, дочерью Елизаветы Алексеевны. Они привезли с собой родившегося в Москве сына Мишу.
Об очень раннем времени вспоминает С. А. Раевский. Он помнил детскую комнату Лермонтова, с покрытым сукном полом, на котором мальчик любил чертить мелом; помнил, как Миша, только еще учившийся говорить, с удовольствием повторял слова в рифму: "пол - стол", "кошка - окошко".
Катание со снеговых гор, ряженые на святках, сопутствовавшие их появлению радость и удивление мальчика, игры, хождения в лес в Семик и на Троицу - вот остальное содержание рассказа Раевского о самой ранней поре лермонтовского детства.
Когда Мише шел шестой год, вместе с ним приступил к первоначальному учению его двоюродный брат М. А. Пожогин-Отрашкевич. С этого времени он и еще Н. Г. Давыдов, сын владелицы Пачелмы, села, находившегося в той же Пензенской губернии, поселились в арсеньевских Тарханах.
Своего двоюродного брата Пожогин-Отрашкевич вспоминает с добротой и мягкостью, говорит о его прилежании в учении, особенной склонности к рисованию, рассказывает о ранней его болезни, о его нраве. Добрый, обаятельный с товарищами, Лермонтов вместе с тем обнаруживал с самого раннего возраста удивительную настойчивость. Мемуарист рассказывает о детских совместных играх, особенно в войну, о "батарее" в саду (за которой укрепилось название "траншеи"), о яростных сражениях у этой "батареи", верховой езде на маленькой лошади с черкесским седлом. Пожогин-Отрашкевич вспоминает первых учителей: француза Жако, затем также француза Капэ, вызванного из Петербурга и сменившего первого учителя.
Воспоминания Пожогина-Отрашкевича оканчиваются на осени 1825 года, когда он был увезен в Москву для определения в тамошний кадетский корпус.
Подробный рассказ о жизни Лермонтова оставил Аким Павлович Шан-Гирей, троюродный брат Лермонтова, который был моложе поэта на три года. Он приехал в Тарханы осенью 1825 года с Кавказа.
Вспоминая Тарханы, Шан-Гирей называет сады, Круглый и Средний ("сад с разрушенной теплицей"), Большой пруд, упоминает о роще, что и сейчас стоит невдалеке от села, где на месте старых дубов поднялась теперь чаща молодых крепких дубков, говорит о Дальнем саде, что в стороне, уже у самых полей.
Из зимней жизни Шан-Гирею особенно запомнилась "стенка" на Большом пруду. На льду сходились для кулачного боя стена на стену разбившиеся на две партии местные крестьяне. Сердце замирало, когда с плотины смотрели на этот бой.
Старинную "потеху", которой предавались тарханские крестьяне, Лермонтов, верно, вспоминал, когда писал "Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова":
Как сходилися, собиралися Удалые бойцы московские На Москву-реку, на кулачный бой, Разгуляться для праздника, потешиться.
Кулачный бой Лермонтов видел не только в детстве, но и в 1836 году. "Стенка" дожила до 1917 года.
На бой друг против друга сходились две стороны Тархан, расположенные на противоположных берегах Большого пруда. Жители указывают, откуда шли "враждебные" партии. Бугор и Овсянка спускались к плотине от "казенного амбара", находившегося неподалеку от сельской церкви. Противоположная сторона Тархан, Яшинка и Ильинка, готовилась к бою на возвышении, откуда дорога спускается к пруду. Сойдясь на плотине и на льду, вызывали друг друга. Так начинался бой.
Вспомним "Песню":
На просторе опричник похаживает, Над плохими бойцами подсмеивает: "Присмирели, небойсь, призадумались! Так и быть, обещаюсь, для праздника, Отпущу живого с покаянием... "
Шан-Гирей называет тех, кто окружал Лермонтова в Тарханах: учителя Капэ, о котором мы выше уже упоминали, бывшего офицера наполеоновской гвардии, попавшего в плен и навсегда оставшегося в России; бежавшего из Турции грека, который довольно быстро оставил свою педагогическую деятельность в доме Арсеньевой; добрую старушку немку Христину Осиповну Ремер, мамушку Мишеля; домашнего доктора Левиса.
К тому, что рассказано Раевским, Пожогиным-Отрашкевичем, Шан-Гиреем, кое-что добавляют свидетельства современников, собранные впоследствии, и рассказы, дожившие до наших дней.
Кроме Шан-Гирея, М. Пожогина-Отрашкевича и Давыдова, в Тарханах разновременно жили еще и другие сверстники Лермонтова: Н. Пожогин-Отрашкевич, два брата Юрьевых, Николай и Петр Максютовы и другие.
Все они вместе учились - проходился обычный курс наук, много внимания уделялось языкам; дети предавались свойственным их возрасту забавам и играм; в тарханском доме создавалась видимость семьи и подобие школы. Потерявший мать мальчик, разлученный с отцом, жил повседневно в тесном общении со сверстниками и, на внешний взгляд, был так же беззаботен, как и они.
Ни счастья в замужестве, ни покоя и мира в своей короткой жизни не нашла Мария Михайловна Лермонтова.
Он был дитя, когда в тесовый гроб Его родную с пеньем уложили. Он помнил, что над нею черный поп Читал большую книгу, что кадили И прочее... и что, закрыв весь лоб Большим платком, отец стоял в молчанье. И что когда последнее лобзанье Ему велели матери отдать, То стал он громко плакать и кричать...
Точно ли это помнил сам Лермонтов о своей матери, или же то, что он написал в поэме "Сашка", дополнили позже рассказы, но ребенок, который плакал и кричал, когда прощался навсегда с матерью,- Лермонтов.
И без того слабая здоровьем, Мария Михайловна не выдержала, слегла.
И вскоре чахотка сломила ее жизнь. Мать Лермонтова умерла и 1817 году, двадцати одного года.
На памятнике над ее могилой изображен сломанный якорь. В. Хохряков, собиравший сведения о Лермонтове в то время, когда еще были живы современники поэта, в одной из тетрадей записал: "Замужняя жизнь Марьи Михайловны Лермонтовой была несчастлива, потому на памятника переломленный якорь".
Современники долго помнили, как уже больная Мария Михайловна медленно ходила по селу и раздавала больным крестьянам лекарства, О судьбе ее долго ходили в Тарханах разные слухи..
После смерти Марии Михайловны между тещей и зятем сейчас же началась тяжелая распря. Оставив сына у бабушки, Юрий Петрович покинул Тарханы.
Всего, всех причин и обстоятельств мы не знаем, да, видно, никогда и не узнаем.
Чем была для Лермонтова тарханская пора его жизни, об этом сказал он сам в одном из своих стихотворений. Оно было написано тогда, когда начинался самый драматический период его биографии. Перед текстом стихотворения Лермонтов поставил дату: 1-е Января, придав этому обстоятельству особое значение,
Лермонтов на петербургском новогоднем балу. Сюда съехалось высшее общество, знать. Перед ним были те люди, о которых три года назад, в 1837 году, он сказал:
Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи!
Бал... Пестрая толпа... Маски... Лермонтов вспоминает и пишет. Вот начало этого стихотворения, падающие как приговор в напряженную тишину лермонтовские стихи:
Как часто, пестрою толпою окружен, Когда передо мной, как будто бы сквозь сон, При шуме музыки и пляски, При диком шепоте затверженных речей, Мелькают образы бездушные людей, Приличьем стянутые маски, Когда касаются холодных рук моих С небрежной смелостью красавиц городских Давно бестрепетные руки, - Наружно погружась в их блеск и суету, Ласкаю я в душе старинную мечту...
На том балу он столкнулся именно с тем, что так сильно ненавидел: с лицемерием, двуличностью и обманом, как внешним, так и внутренним. И чтобы защититься от этого мира, освободиться от него, Лермонтов "ласкает в душе старинную мечту", "летит" "памятью" в свои родные места, где он чувствует себя спокойно и свободно. Строки о Тарханах наполнены почти ощутимой любовью; Лермонтов описывает природу и обстановку очень нежно, трепетно и с благоговением.
И вижу я себя ребенком, и кругом Родные все места: высокий барский дом И сад с разрушенной теплицей; Зеленой сетью трав подернут спящий пруд, А за прудом село дымится - и встают Вдали туманы над полями. В аллею темную вхожу я; сквозь кусты Глядит вечерний луч, и желтые листы Шумят под робкими шагами.
Тарханы легко узнать в этих строках и сейчас.
Войти в стоящий на полугоре усадебный дом, подняться по внутренней деревянной лестнице на второй этаж и через две лермонтовские комнаты выйти на большой балкон - и вот оно, это село, старые Тарханы, современное Лермонтово, дымится в утренний час за прудом, который во влажных осоках, поросший тростником, камышом и рогозом, лег в извилистые берега, дремлет, не отошедший от ночного сна.
За плотиной, справа, где глубокий сырой овраг, бочаги и ржанцы, в ту пору, когда порозовеет от утренних лучей вода, снимется пролежавший ночь на травах и влажной земле туман, снимется, разрыхлится, поплывет, цепляясь за кусты и ветлы, низко продымит над полями.
Посмотришь в противоположную сторону. За вязами и кленами, отгороженный гривой ставших по гребню сосен, там южный скат горы; к пруду и к дороге он порос яблонями и вишнями. В откос горы уступом вошла вытесанная в грунт ровная площадка. Средний сад - "сад с разрушенной теплицей". Площадка - место этой старой теплицы.
тенях. Осенью на дорожки упадет желтый лист: восковой - клена, пильчатый - вяза, медный - дубовый, и будет лежать, пахнуть горечью, шуметь под шагами.
Что же случилось в этих родных местах, где старый дом, спящий пруд, где разрушенная теплица и темная аллея? Почему они так дороги поэту? Оказывается, это не только воспоминания о беззаботном детстве, но и память о первой любви.
И странная тоска теснит уж грудь мою: Я думаю об ней, я плачу и люблю, Люблю мечты моей созданье С глазами, полными лазурного огня, С улыбкой розовой, как молодого дня За рощей первое сиянье.
Первую, еще детскую страсть Лермонтов пережил на Кавказе в 1825 году, когда побывал там в возрасте десяти лет. Вернувшись в Тарханы, он подолгу и часто вспоминал свою раннюю любовь.
Обо всем, что случилось с ним на Кавказе, Лермонтов рассказал сам в одной из своих записей. Вот строки из нее. "Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских..." "Это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь: с тех пор я еще не любил так". "Горы кавказские для меня священны..." "Белокурые волосы, голубые глаза..."
весной 1842- ого года в свинцовом гробу и положен у родного предела, как предсказал ранний грустный стих:
...Я родину люблю И больше многих: средь ее полей Есть место, где горесть начал знать; Есть место, где я буду отдыхать...
Лермонтов понимал, что он не в силах изменить этот мир, но и никогда не сможет с ним примириться, и поэтому он был обречен существовать в непрерывной борьбе с жизнью и с самим собой. Его стихи невероятно грустные и наполненные горечью, и в то же время гениальные, как будто эти откровения ему подсказаны свыше. Дальнейшая судьба Лермонтова была предрешена, потому что он был пророк, а Россия расстреливает своих пророков. Два гения, два пророка - и одинаковая судьба: смерть от пули, пущенной безжалостной рукой:
