Смирнова-Россет А. О.: Из записных книжек 1825--1845 гг. (старая орфография)

М-me Росси - очаровательна; очень хорошенькая, милая и простодушная, она тотчасъ-же призналась Императрице, что сердце у нея дрогнуло, когда Государь далъ сигналъ для апплодисментовъ, и прибавила: "это мне напомнило старое хорошее время, трудно отвыкнуть отъ сцены". Она въ совершенстве исполняетъ партiю Агаты и нисколько не тщеславна, такъ какъ сказала мне: "о, если-бы вы слышали въ этой партiи Jenny Lind, вы не нашли бы меня такой совершенной, да и голосъ ея более драматиченъ". Императрица спросила ее, правда-ли, что Jenny Lind такъ некрасива. М-me Росси ответила: "когда она поетъ - "она соловей!" Она разсказала намъ, какъ въ ранней молодости она исполняла Церлину, Гарсiа - командора, Милибранъ - донну Эльвиру, Паста - донну Анну, Рубини - Октавiо, Лаблашъ - Лепорелло, Тамбурини - Донъ-Жуана. Съ такимъ составомъ опера шла только два раза и Лаблашъ сказалъ ей: "Моцартъ никогда и не мечталъ о такомъ исполненiи". Они все были совсемъ молодые, и она ужасно боялась Гарсiа, который съ ними былъ очень строгъ. Я разсказала это Глинке, фанатическому поклоннику Моцарта; онъ вздохнулъ, сказавъ: "Больше не будетъ подобнаго исполненiя". Я пригласила его обедать съ m-me Росси и Hirt, которая ей аккомпанировала. Она пела тирольскiя песни, немецкiя баллады Шуберта, "Weihrauch". и, наконецъ, песню Пресiозы (Вебера). Глинка былъ на верху блаженства и кончилъ темъ, что поцеловалъ ей руки. Николай зналъ Росси въ Италiи и въ Вене, где онъ виделъ графиню Росси совсемъ молодою. Она тогда уже пользовалась громаднымъ успехомъ, и никто ей никогда не завидовалъ, такъ какъ она была очень мила и проста.

Я согласна съ мненiемъ Одоевскаго по поводу Россини. Его лучшая опера "Севильскiй цырюльникъ", единственная безъ погрешностей. Некоторыя места въ "Вильгельмъ Телле" и молитва Моисея съ хоромъ - очень хороши. Что-же касается его "Stabat", то хотя оно и эффектно, но не достигаетъ той высоты, какъ "Stabat" Перголезе, который замечателенъ. Онъ не достаточно трагиченъ. Въ итальянской музыке все зависитъ отъ певцовъ: такъ напр. последнiй актъ Анны Болейнъ, спетый Пастою,-- превосходенъ, но музыка его сама-по-себе бедна. Въ музыке Мейербера больше содержанiя, и кроме того онъ замечательно оркеструетъ. Есть очень красивыя места въ "Роберте", въ "Гугенотахъ", и въ Париже ихъ замечательно исполняютъ Duprez, Nourrit, Roger, Judith и Cornélie Talion, которыя такъ драматичны, а также Alboni. Мне не особенно нравится Вiардо; безусловно она виртуозка, но голосъ ея не красивъ и въ ней нетъ очарованiя бедной Malibran. Что-же касается нынешнихъ композиторовъ, то мне кажется, самый талантливый изъ нихъ - Берлiозъ, и то что я слышала изъ его произведенiй - красиво, немного странно и оригинально. Въ немъ есть идеи {Онъ играетъ на скрипке, былъ женатъ на Малибранъ.}. Берiо (Bériot) игралъ передо мною отрывки изъ "Троянокъ", которыя далеко превосходятъ Мейербера. Я видела его на концертахъ Листа; онъ меня заинтересовалъ, въ немъ есть что-то вымученное. Листъ говорилъ мне, что онъ отъ рожденiя несчастливъ. Какъ-то вечеромъ, когда мы были одни, Листъ сказалъ мне: "Никто не игралъ Мендельсона лучше Шопена, а Бетховена лучше Мендельсона. Въ этомъ отношенiи они единственны. После великихъ немецкихъ мастеровъ, Мендельсонъ - самый талантливый. На Мейербера находило иногда счастливое вдохновенiе, но онъ не создалъ да и не создастъ никогда Донъ-Жуана, волшебнаго стрелка, Фиделю, ни даже Оберона. Но, кроме Шумана, котораго ожидаетъ большое будущее, самый великiй мастеръ оперы явится въ Германiи; вы увидите, что въ этомъ столетiи у итальянцевъ не будетъ музыкальнаго генiя. "Stabat" Россини и Вильгельмъ Тель - это лучшее, что они могли дать, да пожалуй еще маленькiй жанръ - "Севильскiй цырюльникъ". Этотъ народъ, имевшiй Палестрину, Аллегри, Banni Marcello, Порпора, Лотти, Перголезе, Керубини, Чимароза, Страделла, Мегeadante, Спонтини - сделался легкомысленъ въ музыке, arioso и бравурные мотивы его погубили. Вашъ Глинка хорошо оркестровалъ некоторыя вещи, очень хорошо. "Русланъ и Людмила", оркестровую партитуру которой я разбиралъ, чудная лирическая опера и более музыкальная, чемъ "Жизнь за Царя"; некоторыя сцены последней - очень красивы: сцена въ лесу, балъ, полонезъ, танцы, совсемъ не имеющiе банальности итальянскихъ балетовъ, и, наконецъ, превосходная, оригинальная сцена коронованiя, съ колоколами. Въ ней встречаются диссонансы, которые производятъ замечательное впечатленiе и которые онъ сумелъ разрешить въ гармонiю финала".

"Сомненiе", и другiе; онъ пришелъ отъ нихъ въ восторгъ, но въ особенности отъ песни песней; действительно, слова - прекрасны, но нужно быть музыкантомъ, чтобы передать ихъ чудными звуками. Я перевела ихъ Листу и онъ мне сказалъ: "Это текстъ: Vulnerasti cor meum. Это одновременно мистично и страстно, и Глинка своимъ разбитымъ голосомъ передалъ его лучше, чемъ певецъ".

Авторъ толкованiя гимна сказалъ объ Ея Величестве, что она "окрыленная лилiя" (lys ailé). Листъ ответилъ: Когда она мне сказала: "М-me Смирнова говорила, что вы въ совершенстве исполняете мазурки Шопена, не сыграете-ли вы намъ сегодня вечеромъ?" я былъ въ восторге. Я не особенно хотелъ играть именно мазурку, въ Париже меня уверяли, что здесь Шопена не любятъ. Я скажу имъ, что они глубоко ошибаются, именно въ Россiи издатель Шопена продаетъ более всего. Но ведь вы знаете распространенное въ некоторыхъ кружкахъ Парижа предубежденiе противъ Россiи".

Сегодня вечеромъ у Карамзиныхъ я узнала о смерти Лермонтова. Онъ былъ убитъ въ Пятигорске, офицеромъ Мартыновымъ, о причинахъ дуэли подробности неизвестны. Андрей Карамзинъ принесъ эту новость изъ штаба.

Бедный Лерма! Я точно предчувствовала, что онъ окончитъ à la Печоринъ или à la Ленскiй. Я помню, онъ мне читалъ "Княжну Мери", и онъ умеръ какъ разъ въ этомъ, такъ хорошо описанномъ имъ, Баденъ-Бадене Кавказа. Онъ читалъ мне "Бэлу", "Тамань", мне удалось его приручить. Мой братъ Александръ сказалъ ему, что у меня нетъ ни малейшей антипатiи, или предубежденiя противъ него; какъ и Додо Ростопчина, онъ думалъ, что я - синiй чулокъ; потомъ онъ вообразилъ, что я сержусь, потому что мне передали, что онъ меня вывелъ подъ именемъ Минской; но такъ какъ въ этомъ наброске нетъ ничего грубаго, и я действительно часто имею въ обществе скучающiй видъ, то я его успокоила. Андрей Муравьевъ пришелъ сообщить намъ подробности дуэли. Присутствовали Глебовъ, Викторъ Васильчиковъ, Столыпинъ и С. Трубецкой. Лермонтовъ былъ убитъ наповалъ. Муравьевъ показалъ мне прелестные стихи {"Ветка Палестины".}, которые Лерма написалъ у него. Они проникнуты религiознымъ духомъ. Онъ не зналъ, что "молитва" {"Въ минуту жизни трудную".} была внушена ему княгинею S. Она прочла Лермонтову Ave Maria, и онъ тотчасъ написалъ стихи. Зачемъ наши поэты умираютъ такими молодыми, умираютъ, не сказавъ всего - зачемъ?..

У Карамзиныхъ много спорили о дуэли. Вiельгорскiй правъ. Пушкинъ мстилъ за свою честь, а главное за честь жены. Лермонтовъ оскорбилъ товарища; вина, увы, на его стороне, и съ его взглядами , онъ еще более виновенъ, такъ какъ почти принудилъ къ ней Мартынова, и даже въ этомъ какой-то фатализмъ, иронiя судьбы. Государь дважды отсылалъ его, чтобы избежать дуэлей, и все таки онъ убитъ и изъ-за такой ничтожной причины. Говорятъ, что здесь замешана женщина, что Лермонтовъ компрометировалъ родственницу Мартынова, другiе говорятъ, что онъ нарисовалъ на него и какую-то даму карикатуру, и что, вообще, онъ во всемъ виноватъ. Богъ знаетъ, где правда, но теперь видна разница между нимъ и Пушкинымъ, она чувствуется. Нашего дорогого Пушкина жалели, какъ поэта и какъ человека. У него были друзья, а враги его были посредственности, педанты, легкомысленные модники. Лерма не имелъ друзей, оплакиваютъ только поэта. Пушкинъ былъ жертвою клеветы, несправедливости, его смерть являлась трагичною, благодаря всему предшествовавшему; смерть-же Лермонтова - потеря для литературы, самъ по себе человекъ не внушалъ истинной симпатiи. Мне всегда его было жаль: онъ чувствовалъ, чего ему недостаетъ, но его своенравный, бурный характеръ, отсутствiе простоты и страшное самолюбiе мешали ему порвать съ привычками. Онъ спросилъ меня однажды: "Презираете вы людей или ненавидите ихъ?" Я ответила: "Религiя запрещаетъ мне ихъ ненавидеть, а совесть - презирать; я не имею на это права, да и никто не имеетъ". Онъ на меня удивленно посмотрелъ и, наконецъ, сказалъ: "Между темъ ведь вы видите, что человечество ничего не стоитъ". Я возразила: "Почему я могу думать, что я лучше, ведь я тоже принадлежу къ человечеству". Онъ спросилъ меня потомъ, презиралъ-ли Пушкинъ человечество? Я не могла не сказать ему: "Нетъ, это былъ слишкомъ великiй умъ, и слишкомъ глубокiй, чтобы не понять людскiя слабости, и слишкомъ доброе сердце, чтобы ненавидеть и презирать гуртомъ" (en bloc). Лерма передалъ этотъ разговоръ Додо Ростопчиной и прибавилъ: "Меня ввели въ заблужденiе относительно М-me Смирновой. Мне говорили, что она холодна, сатирична и презрительна, а на самомъ деле она можетъ быть снисходилительнее всехъ, слывущихъ за добрыхъ, и делающихъ patte de velours. Я понимаю, почему Пушкинъ ее такъ любилъ, она искренна и неподкупна". До до призналась мне, что до знакомства со мною боялась меня. Они все такъ привыкли къ банальной доброте людей, что принимаютъ ее за чистую монету.

Государь говорилъ со мною о Лермонтове, и я напомнила ему стихи на смерть Пушкина. Онъ сказалъ мне: "Стихи прекрасны и правдивы; за нихъ однихъ можно простить ему все его безумства. Я не за это ссылалъ его, а за многое другое, предшествовавшее стихамъ. Вообще, въ то время, вся молодежь была возбуждена, дуэли могли быть каждый день, оне сделались даже въ моде, чемъ-то вроде манiи. Я ненавижу дуэль, это варварство, на мой взглядъ, въ ней нетъ ничего рыцарскаго. Герцогъ Веллингтонъ уничтожилъ ее въ англiйской армiи и хорошо сделалъ!"

Великiй князь Михаилъ провелъ у меня вечеръ, и мы говорили о Лермонтове. Если-бы онъ зналъ, что Лермонтовъ былъ такъ противъ Мартынова! Онъ сказалъ: "будь я уверенъ, что его убьютъ, я послалъ-бы его въ экспедицiю". Но все это не воскреситъ Лерму, и я сказала великому князю, что лучше-бы последовать примеру герцога Веллингтона {Герцогъ Веллингтонъ строго преследовалъ дуэль. Онъ понялъ, что если дуэль исчезнетъ въ армiи, то и статскiе перестанутъ драться. Одно время было такъ, что исходъ всехъ дуэлей былъ смертельный. Отправлялись драться въ Кале, въ Булонь. Англичане продолжали еще несколько летъ дуэлировать на континенте, но герцогъ разжаловалъ полковника, убившаго на дуэли другого полковника. Капитаны, майоры, поручики,-- всехъ онъ безпощадно разжаловалъ. Но разжалованiе полковника показало всю серьезность преследованiя и, съ этого дня, англiйскiе офицеры не обнажали шпаги изъ-за каждаго да или нетъ. Герцогъ объявилъ, что что она - принадлежность страны. То-же было по отношенiю къ морякамъ. Понемногу дуэль исчезла изъ англiйскихъ нравовъ. Въ мемуарахъ XVIII и первыхъ годовъ XIX столетiй - дуэли безчисленны такъ же, какъ и въ XVII столетiи - знаменитая эра ударовъ шпаги. Политическiя дуэли были въ Англiи всегда очень серьезны. О. П. С.}, выставивъ дуэль смешною и уничтоживъ этотъ предразсудокъ. Онъ ответилъ: "У насъ это невозможно, онъ въ обычаяхъ". Онъ жалеетъ Лермонтова, хотя последнiй и оскорблялъ все военныя идеи великаго князя.

Онъ ему былъ симпатиченъ, и онъ даже сказалъ мне, что предлагалъ Лермонтову оставить военную службу. "Представьте себе, что онъ мне ответилъ: я люблю эту службу и предпочитаю ее всякой другой! Это былъ безпокойный, подвижной и въ высшей степени странный характеръ! Это - не Пушкинъ. Жить одному въ деревне, впродолженiи двухъ летъ, и выйти оттуда, полнымъ жизни, генiя, вполне созревшимъ - разве Лермонтовъ способенъ былъ на это, да онъ-бы умеръ. Пушкинъ находилъ все въ себе, онъ былъ генiаленъ; Лермонтовъ не могъ жить собственнымъ внутреннимъ содержанiемъ, собственною глубиною". Это все вполне верно. Великiй князь хорошо ихъ обоихъ изучилъ, более чемъ я предполагала. Действительно, Лермонтовъ не могъ-бы жить собою. Я передала этотъ разговоръ Вяземскому и Вiельгорскому. Они были поражены, услышавъ, что великiй князь такъ верно охарактеризовалъ обоихъ поэтовъ.

и более снисходителенъ, чемъ думаютъ. Строгiй, сухой по внешности, онъ въ глубине прощаетъ всякiя безумства, а одинъ Богъ знаетъ, что выделываютъ въ полкахъ; онъ не прощаетъ только выходки циничныя, совершенныя безъ увлеченiя, хладнокровно.

Вчера вечеромъ съ обычнымъ жаромъ разбирали этотъ вопросъ у Карамзиныхъ. Молодые люди, конечно, были все за дуэль, за дело чести, и очень волновались. Софи Карамзина сказала свое мненiе: Я допускаю дуэль въ защиту другого, въ защиту матери, женщины, сестры, дочери. Темъ хуже для насъ, если мы еще такiе варвары, такъ мало христiане, что наши отцы, мужья, братья, сыновья должны защищать насъ, съ пистолетомъ въ рукахъ! Но никто не имеетъ права убивать ближняго, ради своего оправданiя или мстя за клевету, оскорбленiе, обиду". Молодежь возмутилась и объявила, что это устарелые взгляды: "Дуэль еще более устарела", ответила Софи Карамзина, "она ведетъ свое начало съ среднихъ вековъ".

Это совершенно справедливо. Въ былое время верили въ судъ Божiй, защищали "en champ clos" угнетенную невинность, дуэль носила поэтому юридическiй и даже quasi-религiозный характеръ. Теперь она не имеетъ больше этой окраски. Прежде всего, теперь не верятъ въ угнетенную невинность, а кто-же веритъ теперь въ судъ Божiй? Я это все высказала, но, кажется, мы только вдвоемъ съ Софи Карамзиной и были этого мненiя.

Лордъ Cianricarde говорилъ, что герцогъ Веллингтонъ уничтожилъ дуэль, доказавъ всю ея смешную пустоту, тщеславiе, и что въ англiйской армiи и флоте она более не существуетъ. Онъ былъ безпощаденъ, исключалъ изъ службы всехъ дравшихся и пользовался для этого всемъ своимъ громаднымъ влiянiемъ. Я вспомнила посещенiе Веллингтона въ Царскомъ и то вниманiе, которое оказалъ ему Государь. У него была красивая фигура, громадный носъ и, несмотря на общую сухость, что-то чистое и наивное въ глазахъ.

уехали, оставивъ одного секунданта при теле. Дело было къ вечеру, разразилась гроза и бедный секундантъ оставался несколько часовъ одинъ на одинъ съ мертвецомъ, изредка освещаемымъ молнiей. Раскаты грома были ужасны, благодаря отголоскамъ среди горъ. Поднялась сильная буря, дождь лилъ потоками. Перенести тело было очень затруднительно, особенно ввиду спуска съ горы. Только после двухъ часовъ утра прибыли въ Пятигорскъ.

проявленiями. Но онъ сильно все-таки созрелъ, бедный Лерма! Софи Карамзина плакала, слушая письмо и вдругъ вскрикнула: "Если бы онъ былъ живъ, какую чудную поэму онъ создалъ бы изъ этой ночи среди горъ, въ грозу, у тела мертваго друга". Додо Ростопчина ответила ей: "Да, конечно, это сюжетъ для поэмы, но нужно быть Лермонтовымъ, чтобы что-нибудь изъ него создать".

[После 1837 года есть заметки о Гоголе, после парижскихъ заметокъ, где говорится о смерти Пушкина, о которой я уже упоминала]. Итакъ: "Вотъ уже годъ какъ умеръ Пушкинъ. Мы заказали по немъ панихиду. Николай и я - мы были очень тронуты, потому что Гоголь написалъ намъ обоимъ 29-го января".

Николай написалъ Гоголю, чтобы сообщить ему о Крылове, который теперь поправляется после болезни. Онъ даже у насъ обедалъ и спрашивалъ о "маленькомъ Хохле". Онъ былъ въ театре, чтобы еще разъ посмотреть Ревизора, и Николай написалъ объ этомъ Гоголю.

только ко мне, ибо Жуковскiй писалъ мне, что Гоголь его забылъ, а Плетневъ уже целую вечность не имелъ отъ него ни строчки.

Гоголь очень интересуется, какое впечатленiе произвела на меня Москва, и въ особенности деревня, потому что, въ смысле деревенскаго, я видела въ Великороссiи только Царское Село, Петергофъ, Павловскъ и Гатчину.

Получила ответъ отъ Гоголя; онъ доволенъ, что мне нравится жизнь въ деревне и что Спасское {Именiе моего отца, въ Московской губернiи, на берегу р. Москвы. Гоголь былъ у насъ тамъ въ последнее лето передъ смертью. } произвело на меня хорошее впечатленiе. Онъ говоритъ, что русскiе не должны быть абсентеистами и должны больше жить въ деревне. Въ этомъ отношенiи англичане подаютъ хорошiй примеръ - абсентеизмъ помещиковъ погубилъ Ирландiю.

Онъ доволенъ, что Николай охотился на волковъ, которые наносятъ такой вредъ. Онъ говоритъ, что русскiе мало знаютъ настоящую Россiю. Это правда, но зима среди снеговъ - слишкомъ плачевна, и я, по природе и климату, предпочла, чтобы Спасское находилось въ Малороссiи. Конечно, это тронуло бы Гоголя. Во всякомъ случае, Московская губернiя не похожа на местность по берегу Финскаго залива и Невы. Онъ не особенно поразился, когда я написала ему, что Москва показалась мне безтолковымъ городомъ. Это - большая деревня; конечно, Кремль красивъ, еще более любопытенъ; видъ чудный, живописный, но городъ, самъ по себе, неудобенъ вследствiе большихъ разстоянiй, и я вполне понимаю, что общественная жизнь не можетъ быть тамъ развита; каждая поездка - целое путешествiе, по невозможной мостовой. Николай, родившiйся въ Москве и имеющiй даже тамъ домъ, не хотелъ бы въ ней жить; правда, онъ покинулъ Москву совсемъ молодымъ. Вообще, я предпочитаю деревню. Въ Москве - какая-то пустота, несмотря на то, что Кремль и городъ {Это мненiе было кажется причиною недоверiя славянофиловъ къ моей матери, до полнаго знакомства после 1845 года. Эта заметка очевидно 1838 года, когда моя мать отправилась въ деревню. Однажды она очень хвалила Ревель, оставившiй въ ней лучшiя воспоминанiя, и высказывала желанiе иметь тамъ виллу. С. Аксаковъ глубоко возмутился: "Ревель - немецкiй городъ". Мать сказала: "Скорее финляндскiй. Наконецъ, точно не все равно, разъ мне нравится. Въ Катеринентале такiе чудные деревья и потомъ море варяговъ". Онъ пожалъ плечами.} полны оживленiя, но все показалось мне "incohérent",-- вотъ слово. На обратномъ пути, я осмотрела церкви. Прiехалъ Хомяковъ и сделалъ со мною историческiй обходъ. Тетка моя свела меня къ Троице, и я познакомилась съ о. Антонiемъ, грузиномъ по рожденiю {Отецъ Антонiй былъ настоятель троицко-сергiевской лавры.}.

действительно очаровательны. Одна - дама просто прiятная, другая - прiятная во всехъ отношенiяхъ, гораздо элегантнее, чемъ жена и дочь городничаго, это будетъ high life губернскаго города. Будетъ балъ у губернатора, на которомъ Чичиковъ победитъ все общество. Я съ нетерпенiемъ жду прочесть эту Одиссею.

Онъ пишетъ, что каждый день думаетъ о Пушкине, что. Богъ знаетъ, что далъ бы, чтобы иметь радость прочесть ему свой романъ, услышать его мненiе, которымъ онъ такъ дорожилъ и которое ставилъ выше всего.

Онъ пишетъ мне о Риме, о соборе Св. Петра, о Коллизее, Ватикане. Онъ иногда отправляется въ виллу Волконскаго, откуда видна Кампанiя и акведуки, и говоритъ: "Есть моменты, когда въ Риме все чудно прекрасно: воздухъ, освещенiе, памятники, развалины,-- когда чувствуешь себя среди грандiозно-трогательныхъ воспоминанiй, одновременно грозныхъ, трагичныхъ и сверхъестественныхъ. Это городъ городовъ, это вечный городъ, предопределенный, и, если въ немъ остаются надолго, то любятъ, привязываются къ нему, какъ къ живому существу" {Не безъинтересно заметить странность того факта, что Гоголь, создавая "Мертвыя души", могъ одновременно такъ глубоко чувствовать красоты Рима. Это два совершенно различныя состоянiя души и ума, и, очевидно, это поразило мою мать, такъ какъ она приводитъ эти слова въ своихъ заметкахъ. О. H. С.}.

[Несколько дней спустя мать пишетъ]: "Уваровъ былъ на вечере у Императрицы. Я говорила ему объ Иванове, и онъ советовалъ мне замолвить словечко у Государя, что я и сделала, когда онъ пришелъ къ чаю; Его Величество обещалъ мне послать ему пособiе.

Онъ меня спросилъ: "отъ кого вы это узнали?" Я ответила, что мне объ этомъ писалъ Гоголь. "А онъ какъ, нуждается въ деньгахъ?" "Да, онъ тоже стесненъ, но Ваше Величество уже дали ему пособiе несколько времени тому назадъ". Государь улыбнулся: "Онъ наверно уже все истратилъ. Я велю вамъ выдать изъ моей шкатулки известную сумму и для него, но съ условiемъ, что это останется между нами, вы меня не назовете". Я была въ восторге, а Его Величество обратился къ Уварову: "Художнику Иванову нужны деньги, чтобы платить моделямъ, не забудьте, пожалуйста, позаботиться объ этомъ".

[Далее, моя мать пишетъ о своемъ новомъ доме, въ который она переехала въ 1840 году. Изъ этого я заключила, что эта заметка также относится къ тому времени. Между 1837 и 1845 г. много крайне сжатыхъ заметокъ о Гоголе, Жуковскомъ, Языкове, Вяземскомъ]:

"Письмо отъ Гоголя, плохое здоровье, ипохондрiя. Языковъ очень боленъ, уезжаетъ за границу".

"У Вяземскаго катарактъ, но внутреннее его состоянiе серьезнее; онъ никакъ не можетъ утешиться после смерти дочери.

"Мари Вяземская выходитъ замужъ. Большое волненiе для Асмодея. Это единственная, которая у нихъ осталась.

"Павелъ, находящiйся при министерстве иностранныхъ делъ, получаетъ назначенiе заграницу, что сильно огорчаетъ моего милаго Асмодея".

"Гоголь пишетъ мне, что оканчиваетъ "Мертвыя души" и возвращается in cara patria, въ Москву, чтобы ихъ печатать. У него былъ Панаевъ и какой-то молодой Анненковъ, которому онъ диктовалъ несколько главъ; одно время они даже у него жили въ Риме".

"Ивановъ нарисовалъ еще голову Іоанна и Гоголь пишетъ, что эта голова - самая лучшая. Іорданъ работаетъ надъ гравюрою Преображенiя. Пименовъ {Этотъ скульпторъ сделалъ статую, находящуюся передъ подъездомъ Александровскаго дворца, въ Царскомъ,-- Горгонъ, мечущiй дискъ. У него былъ талантъ.} - въ Риме. Его статуя много обещаетъ, но ведь русскiе не поощряютъ своихъ артистовъ. Мужъ разсказывалъ мне, что Шедринъ {Щедринъ, умершiй очень молодымъ, былъ хорошiй пейзажистъ.} умиралъ съ голоду въ Неаполе, когда онъ купилъ у него три картины, а это былъ безусловно большой талантъ.

"Гоголь пишетъ, что проводитъ целые дни въ галереяхъ съ Овербекомъ {Overbeck - знаменитый мюнхенскiй художникъ, жившiй постоянно въ Риме"}, который научилъ его понимать Рафаэля. Ивановъ предпочитаетъ Микель-Анджело".