Меликов. Заметки и воспоминания художника-живописца.

М. Е. МЕЛИКОВ

ЗАМЕТКИ И ВОСПОМИНАНИЯ ХУДОЖНИКА-ЖИВОПИСЦА

...Москва, Москва! родимый сердцу, высокочтимый мною по воспоминаниям город, где кончил жизнь блаженной памяти верный слуга царю и отечеству, герой бородинский, дядя мой, Павел Моисеевич Меликов.

Москва издревле умела оценивать и чтить защитников своих на поле брани, и не было в то время ни одного москвича, который не указал бы места жительства генерала Павла Моисеевича Меликова, не исключая уличного мальчика, который, проходя мимо его квартиры, не снимал бы шапку. В старину учили детей уважать заслуги отечеству.

Квартира дяди находилась на Мясницкой, в Армянском переулке, близ армянской церкви и Лазаревского института, которого он был попечителем. У Красных ворот жили друзья его, семейство Мещериновых. Не в дальнем расстоянии жило семейство Багдадовых, тоже известное между армянами. По соседству с Мещериновыми жила родственница их по женской линии, Елизавета Алексеевна Арсеньева, урожденная Столыпина, бабушка знаменитого поэта Лермонтова. Все эти лица были друзьями дядюшки, часто между собою виделись, и Павел Моисеевич, занявшись моим воспитанием и чувствуя недостаток женского материнского влияния, ввел меня в семейный круг неизменных друзей своих — Мещериновых. <...>

В доме дяди моего встречал я много знаменитостей того времени, в числе которых постоянным посетителем бывал Алексей Петрович Ермолов, который называл дядю своим другом. <...>¹

Петр Афанасьевич Мещеринов был сослуживцем дяди по л.-гв. Кирасирскому полку. По выходе в отставку в чине подполковника он женился в Симбирске на помещице Елизавете Петровне, урожденной Собакиной, и для воспитания детей своих переехал на жительство в Москву.

Почти одновременно бабушка великого поэта Лермонтова Е. А. Арсеньева, о которой я уже упоминал, тоже переселилась в Москву, с целью дать воспитание знаменитому своему внуку. Мещериновы и Арсеньевы жили почти одним домом.

Елизавета Петровна Мещеринова, образованнейшая женщина того времени, имея детей в соответственном возрасте с Мишей Лермонтовым — Володю, Афанасия и Петра, с горячностью приняла участие в столь важном деле, как их воспитание, и по взаимному согласию с Е. А. Арсеньевой решили отдать их в Московский университетский пансион. Мне хорошо известно, что Володя (старший) Мещеринов и Миша Лермонтов вместе поступили в четвертый класс пансиона.

Невольно приходит мне на ум параллель между вышеупомянутыми замечательными женщинами, которых я близко знал и в обществе которых под их влиянием вырос поэт Лермонтов. Е. А. Арсеньева была женщина деспотического, непреклонного характера, привыкшая повелевать; она отличалась замечательной красотой, происходила из старинного дворянского рода и представляла из себя типичную личность помещицы старого закала, любившей при том высказывать всякому в лицо правду, хотя бы самую горькую. Е. П. Мещеринова, будучи столь же типичной личностью, в противоположность Арсеньевой, выделялась своею доступностью, снисходительностью и деликатностью души.

Не могу забыть, как, прощаясь с нами после ужина, она крестила и меня вместе с своими детьми, как старалась внушить мне тот огонь христианской любви и добра, которым горела святая душа ее.

Помню, что, когда впервые встретился я с Мишей Лермонтовым, его занимала лепка из красного воска:² он вылепил, например, охотника с собакой и сцены сражений. Кроме того, маленький Лермонтов составил театр из марионеток, в котором принимал участие и я с Мещериновыми; пиесы для этих представлений сочинял сам Лермонтов. В детстве наружность его невольно обращала на себя внимание: приземистый, маленький ростом, с большой головой и бледным лицом, он обладал большими карими глазами, сила обаяния которых до сих пор остается для меня загадкой. Глаза эти, с умными, черными ресницами, делавшими их еще глубже, производили чарующее впечатление на того, кто бывал симпатичен Лермонтову. Во время вспышек гнева они бывали ужасны. Я никогда не в состоянии был бы написать портрета Лермонтова при виде неправильностей в очертании его лица, и, по моему мнению, один только К. П. Брюллов совладал бы с такой задачей, так как он писал не портреты, а взгляды (по его выражению, вставить огонь глаз)³.

В личных воспоминаниях моих маленький Миша Лермонтов рисуется не иначе как с нагайкой в руке, властным руководителем наших забав, болезненно-самолюбивым, экзальтированным ребенком.

Помню характерную черту Лермонтова: он был ужасно прожорлив и ел все, что подавалось. Это вызывало насмешки и шутки окружающих, особенно барышень, к которым Лермонтов вообще был неравнодушен. Однажды нарочно испекли ему пирог с опилками⁴ Миши, успел сделаться знаменитым поэтом, прославленным сыном отечества.

Во время последнего пребывания в С.-Петербурге мне суждено было еще раз с ним неожиданно встретиться в Царскосельском саду. Я был тогда в Академии художеств своекоштным пансионером и во время летних каникул имел обыкновение устраивать себе приятные прогулки по окрестностям Петербурга, а иногда ездить в ближние города и села неразлучно с портфелем. Меня особенно влекло рисование с натуры, наиболее этюды деревьев. Поэтому Царскосельский сад, замечательный по красоте и грандиозности, привлекал меня к себе с карандашом в руке.

Живо помню, как, отдохнув в одной из беседок сада и отыскивая новую точку для наброска, я вышел из беседки и встретился лицом к лицу с Лермонтовым после десятилетней разлуки. Он был одет в гусарскую форму. В наружности его я нашел значительную перемену. Я видел уже перед собой не ребенка и юношу, а мужчину во цвете лет, с пламенными, но грустными по выражению глазами, смотрящими на меня приветливо, с душевной теплотой. Казалось мне в тот миг, что ирония, скользившая в прежнее время на губах поэта, исчезла. Михаил Юрьевич сейчас же узнал меня, обменялся со мною несколькими вопросами, бегло рассмотрел мои рисунки, с особенной торопливостью пожал мне руку и сказал последнее прости... Заметно было, что он спешил куда-то, как спешил всегда, во всю свою короткую жизнь. Более мы с ним не виделись.

Примечания

М. Е. МЕЛИКОВ

¹ краткость, очень многозначительны («Спор», «Валерик», «Герой нашего времени», «Кавказец»). Известно, что Лермонтов задумывал историческую трилогию, где Ермолов должен был играть значительную роль. По-видимому, состоялась и личная встреча поэта с прославленным полководцем, т. к. П. Х. Граббе послал Ермолову письмо с Лермонтовым, когда тот в январе 1841 г. ехал в отпуск через Москву, где жил опальный генерал.

Ермолов высоко ценил творчество Лермонтова и с негодованием отозвался об его убийце: «Уж я бы не спустил этому Мартынову. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать, да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный; таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься!» (PB, 1864, № 8, с. 229).

² Ср. воспоминания А. П. Шан-Гирея на с. 35 наст. изд.

³ Меликов ошибается: Брюллов не увидел в лице Лермонтова отражения его гениальности. «Физиономия Лермонтова заслоняет мне его талант, — признавался он впоследствии. — Я, как художник, всегда прилежно следил за проявлением способностей в чертах лица человека; но в Лермонтове я ничего не нашел». Об этом см.: А. В. Карл Брюллов в Петербурге. Л., 1976, с. 123; Турчин В. С. Портреты русских писателей в русской живописи XIX в. М., 1970, с. 37.

⁴