Назимов — редактору газеты "Голос".

М. А. НАЗИМОВ

ПИСЬМО РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ «ГОЛОС»

Милостивый государь, по слабости зрения моего, я, к крайнему моему сожалению, только на днях узнал, что в фельетоне № 15-го «Голоса» помещена статья князя А. И. Васильчикова, озаглавленная: «Несколько слов в оправдание Лермонтова против г. Маркевича»¹. Статья эта была вызвана следующим выражением, помещенным в повести последнего «Две маски»² («Русский вестник»). «Лермонтов — скажу мимоходом — был, прежде всего, представителем тогдашнего поколения гвардейской молодежи». Читавшие статью, вероятно, еще помнят силу, с которою уважаемый автор ее опровергает вышеприведенный отзыв нашего беллетриста. Чтоб показать всю его несостоятельность, князь Васильчиков представляет в ярком и истинном свете коротко известное ему направление своего друга-поэта, его серьезное отношение к жизни вообще и к современной русской жизни в особенности. Вместе с тем, в подтверждение сказанного им, он ссылается на небольшой кружок тех, которым поэт открывал свою душу, и в числе их на меня, как могущего засвидетельствовать, с каким потрясающим юмором Лермонтов описывает ничтожество того поколения, к которому принадлежал. Спешу подтвердить истину этого показания, Действительно, так не раз высказывался Лермонтов мне самому и другим, ему близким, в моем присутствии. В сарказмах его слышалась скорбь души, возмущенной пошлостью современной ему великосветской жизни и страхом неизбежного влияния этой пошлости на прочие слои общества. Это чувство души его отразилось на многих его стихотворениях, которые останутся живыми памятниками приниженности нравственного уровня той эпохи. При таком критически-серьезном отношении к светской молодежи его общественной среды может ли быть сколько-нибудь применим к нему отзыв г. Маркевича и особенно выдающиеся в нем слова: прежде всего мимоходом, и чем объяснить появление в нашей беллетристике, особенно в таком видном журнале, как «Русский вестник», такого легкомысленно-бесцеремонного и лишенного всякого основания отзыва о нашем знаменитом поэте, успевшем еще в молодых летах проявить столько пытливого, наблюдательного ума, оставить столько драгоценных произведений своего поэтического творчества и память которого дорога всем, умеющим ценить сокровища родного языка, а особенно тем, которые близко знали и любили Лермонтова?³

Примечания

М. А. НАЗИМОВ

¹ : «Князь А. И. Васильчиков рассказывал мне, что хорошо помнит, как не раз Назимов, очень любивший Лермонтова, приставал к нему, чтобы он объяснил ему, что такое современная молодежь и ее направления, а Лермонтов, глумясь и пародируя салонных героев, утверждал, что «у нас нет никакого направления, мы просто собираемся, кутим, делаем карьеру, увлекаем женщин», он напускал на себя la fanfaronnade du vice <бахвальство, порока; фр.> и тем сердил Назимова. Глебову не раз приходилось успокоивать расходившегося декабриста, в то время как Лермонтов, схватив фуражку, с громким хохотом выбегал из комнаты и уходил на бульвар на уединенную прогулку, до которой он был охотник. Он вообще любил или шум и возбуждение разговора, хотя бы самого пустого, но тревожившего его нервы, или совершенное уединение» (Висковатов, с. 273).

² «Две маски» см. примеч. на с. 628 наст. изд.

³ М. А. Назимов, как и некоторые другие декабристы, не разделял иронического отношения Лермонтова к правительственным мероприятиям начала 40-х гг. по подготовке крестьянской реформы. П. А. Висковатов писал: «Декабрист Назимов, которого в 1879 или 80-м году посетил я в Пскове именно с целью узнать о Лермонтове, с коим он встречался в Пятигорске, говорил: «Лермонтов сначала часто захаживал к нам и охотно и много говорил с нами о разных вопросах личного, социального и политического мировоззрения. Сознаюсь, мы плохо друг друга понимали. Передать теперь, через сорок лет, разговоры, которые вели мы, невозможно. Но нас поражала какая-то словно сбивчивость, неясность его воззрений. Он являлся подчас каким-то реалистом, прилепленным к земле, без полета, тогда как в поэзии он реял высоко на могучих своих крылах. Над некоторыми распоряжениями правительства, коим мы от души сочувствовали и о коих мы мечтали в нашей несчастной молодости, он глумился. Статьи журналов, особенно критические, которые являлись будто наследием лучших умов Европы и заживо задевали нас и вызывали восторги, что в России можно так писать, не возбуждали в нем удивления. Он или молчал на прямой запрос, или отделывался шуткой и сарказмом. Чем чаще мы виделись, тем менее клеилась сериозная беседа. А в нем теплился огонек оригинальной мысли — да, впрочем, и молод же он был еще!» (Висковатов.