Поиск по творчеству и критике
Cлово "JALOUSIE"
Входимость: 1. Размер: 96кб.
Входимость: 1. Размер: 31кб.
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 96кб.
Часть текста: XIX вв. (от Принцессы Клевской М. де Лафайет до Красного и черного Стендаля), своим искусством исследования души во многом обязан прозе Франции и, в частности, исповедальному роману , впервые в европейской словесности разработавшему категорию рефлексии. Рефлексия — форма сознания, точнее, его высшего типа — самосознания , отражающая определенное миропонимание (часто — ощущение дисгармонии мироздания). По отношению к искусству слова термин «рефлексия» выходит за узкопсихологические рамки («взгляд на себя со стороны») и приобретает общефилософскую значимость в качестве одного из способов познания мира и человека. Эстетизация рефлексии (придача художественности процессу самопознания) требует определенной жанровой структуры. В наибольшей степени эстетическому заданию отвечают жанры эпистолярного и исповедального романов, интеллектуальной драмы, собрания афоризмов и сентенций. В европейской литературе ХХ в. мастера рефлексии — Бернард Шоу, Брехт, Жироду, Сартр, Ионеско, Олби, а также авторы интеллектуальных романов и новелл неомифологизма (Джойс, Гессе, Томас Манн, Фолкнер, Стайрон, Борхес, Кортасар и др.). В России первой половины ХIХ в. у истоков такого способа исследования души стоит Лермонтов. Эстетизация рефлексии отвечает природе гения, специфике личности поэта, свойственна всему его творчеству (прозе, драматургии, поэзии) и проявляется на разных...
Входимость: 1. Размер: 31кб.
Часть текста: исключительно лошадьми и шампанским. Для Храповицкого это мода; для людей печоринского склада — потребность, необходимость, единственно возможное проявление жизни души. Предыдущее десятилетие располагало к доверительным дружеским общениям — к обмену мнениями, шумным философским спорам, страстному обсуждению нравственно-этических проблем. Все это служило предметом дружеской беседы; об этом люди разговаривали, встречаясь. «Лермонтовское» время с характерной для него духовной разобщенностью людей, 41 принесло с собой отчетливое деление человека на внешнего и внутреннего. Светские знакомые знали Печорина только как холодного и язвительного петербургского денди; такова была его устойчивая репутация, сложившаяся на основе внешнего поведения. 42 О том, что существовал другой Печорин — человек, пытающийся осознать себя в действительности, глубоко страдающий от ее несовершенства и от несовершенства собственного, — никто из окружающих знать не мог. В том мире, где жил Печорин, все человеческие связи были нарушены; интеллектуальная и духовная жизнь, никак не обнаруживаясь во внешней сфере, уходит на страницы дневника; только ему доверены размышления автора — плоды деятельности его ума и сердца. «Я сел на скамью и задумался ... — записывает Печорин. — Я чувствовал необходимость излить свои мысли в дружеском разговоре ... но с кем?» (6, 282 — 283). Эта «необходимость излить свои мысли» и определяет его обращение к дневнику; она же и сообщает этому дневнику особый характер, внося в него лирическое, исповедальное начало. 43 Вполне понятно поэтому, что дневник строжайшим образом оберегается от постороннего глаза; записи делаются «без тщеславного желания возбудить участие или удивление»: « ... этот журнал пишу я для себя и,...
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Часть текста: времён присылаемые из Петербурга царские указы исполнялись не слишком быстро и не слишком точно, а некоторые и вовсе как бы забывались. И с этой-то «генеральской республикой» у Николая Павловича были свои очень сложные счёты. Ожидая ответа Чернышёва, государь прошёл за письменный стол и сел, подняв на обоих вельмож вопросительный взгляд своих голубых, навыкате, глаз. — Ваше величество, двадцать второго марта горцы заняли укрепление Михайловское... — набравшись духу и подходя к царскому столу, ответил Чернышёв. Бледное лицо государя побелело ещё больше и стало похоже на алебастровую маску. — Третье за месяц!.. — сказал он трагическим шёпотом, с силой скомкав какую-то бумагу на столе. — Они мне ответят за это!.. «Они» — это были, конечно, не горцы, занявшие укрепление, а опять-таки вожаки «генеральской республики» — кавказские генералы. — Подробности есть? — отрывисто спросил государь, машинально продолжая комкать бумагу. — Так точно! — присаживаясь на кончик стула и открывая свой портфель, ответил Чернышёв. — Вот донесение Головина... Он хотел добавить свою выдумку о беседе с Толстым и этим исчерпать вопрос об опоздании, но отдумал, так как понял, что теперь государь к этому вопросу уж не вернётся и сам. Рука Николая Павловича протянулась через стол и длинными дрожащими пальцами взяла донесение тифлисского главнокомандующего. В кабинете стояла тяжёлая тишина, и даже Меншиков, никогда не терявший своего независимого вида, тревожно нахмурился, следя за тем, как на лбу государя мало-помалу вздувались синеватые жилы. — Твой Серебряков тоже хорош,...