ДОСТОЕВСКИЙ ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ
ДОСТОЕВСКИЙ Федор Михайлович (1821-81), рус. писатель. Первые и особенно сильные впечатления Д. от чтения произв. Л. относятся к 1840. Вспоминая это время, Д. писал: «Были у нас и демоны, настоящие демоны; их было два и как мы любили их...» Из этих «двух демонов» - Л. и Н. В. Гоголя - его поколение больше любило Л.: «Мы не соглашались с ним иногда, нам становилось и тяжело, и досадно, и грустно, и жаль кого-то, и злоба брала нас» (XIII, 50-51). Воздействие Л. ощутимо в ранних произв. Д.: герой «Штосса» Лугин - предшественник «мечтателей» Д. в «Хозяйке» (1847), «Петербургской летописи» (1847), «Белых ночах» (1848).
В 60-70-е гг. Д. постоянно обращается к творчеству и биографии Л. Он цитирует «Демона», «Думу», «Как часто, пестрою толпою окружен» и др. (см. Полн. собр. соч. в 30 тт., т. 17, по указат.). Из стихов поэта больше всего, по свидетельству В. В. Тимофеевой (О. П. Починковской), Д. любил «Прости» (Из Дж. Байрона) и «Пророка».
Самый характер цитирования стихов Л. свидетельствует, что его творчество было живо в худож. памяти Д.: обращение к нему всегда имело глубоко продуманный и художественно значимый смысл, но печатные оценки личности Л. и его героев часто обнаруживают полемически заостренное, напряженное отношение Д. к Л. Он писал об одном из героев «Маскарада» (Неизвестном): «колоссальное лицо, получившее от какого-то офицерика когда-то пощечину и удалившееся в пустыню тридцать лет обдумывать свое мщение» (XII, 131). Реминисценции из «Маскарада» (наряду с пушкинским «Выстрелом») присутствуют в «Записках из подполья» (1864), «Игроке» (1866) и особенно - в «Кроткой» (1876). Биография Неизвестного - предвестие судьбы офицера-ростовщика из «Кроткой».
Сложно соприкасаются Д. и Л. в теме богоборчества (ср. Богоборческие мотивы у Л.). Мотивы «Демона» - один из лит. источников, подготовивших почву для бунтарей Д. типа Раскольникова и Ивана Карамазова. В то же время и дьявольские (сниженные) двойники Николая Ставрогина («Бесы») и Ивана Карамазова соотносятся не только с прозаич. чертом из «Сказки для детей» Л., но, возможно, и с Демоном. Своеобразное преломление в прозе Д. нашли приемы психол. анализа, разработанные в романе Л. «Герой нашего времени». Самоанализ Печорина - предтеча «подпольной» психологии героев Д.
Преемственность и полемика, как правило, одновременно присутствующие, - характерная черта трансформации мотивов и образов Л. в романах и статьях Д. (см. Русская литература 19 века). Наиболее частое и значимое в творчестве зрелого Д. обращение к «Герою...» связано с проблемой демонизма. В демонизме Д. видел «не непримиримость по отношению к действительности», а лишь «стремление утвердить себя над миром, попирание нравственных принципов». Снижение, развенчание, «разоблачение демонической личности», индивидуализма печоринского типа было поэтому постоянной худож. задачей Д. [см. Левин (2), с. 146]. В Печорине Д. видит логическое развитие типа Онегина; героя Л. также отличает «жажда истины», но он «дошел... до странной, в высшей степени оригинально-русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения» (XIII, 103).
Байронич. герой Л. (Печорин, Мцыри, Арбенин) преобразуется у Д. в тип «подпольного человека», издевающегося над «шиллеровщиной» и «байронизмом». В «Бесах» (1872) полемич. интерпретация «печоринского» типа приобретает памфлетные черты. Д. сравнивает своего Ставрогина с лит. и историч. героями 20-30-х гг. - Луниным, Печориным и самим Л. Грань между Л. и его героем Д. стирает. По Д., злоба - доминирующая черта личности как Печорина, так и Л. Злобой наделяет Д. и Ставрогина (у к-рого «в злобе выходил прогресс даже против Лермонтова»), подчеркивая одновременно его отличие от прежних «легендарных» героев. Образ Ставрогина, по мысли Д., знаменует вырождение «байронического» типа, утратившего энергию, силу и поэзию, характерные для эпохи Лунина и Л. В лит. аспекте измельчание этого типа в «Бесах» иллюстрируется творчеством Кармазинова (И. С. Тургенева): в его повести «Merci» естественно соседствуют «казенный припадок байроновской тоски» и нечто «из Печорина».
На осмысление Д. «Героя...», а также творчества и биографии Л. в целом определенное влияние оказали почвеннические убеждения писателя и, что весьма вероятно, нежелание (м. б. и неосознанное) признать личную для себя значимость лермонт. романтически-индивидуалистич. идей, остро изживаемых Д. в процессе собств. духовного самоопределения; неслучайно самоанализ Печорина становится частью исповеди Д. в письме к М. М. Достоевскому от 19 июля 1840. Отсюда и внутр. отказ признавать усвоение, хотя и полемически переосмысленное, доминантных свойств «лермонтовского человека», явившегося несомненным и ближайшим в рус. прозе предшественником созданного Д. типа героя-идеолога (см. Психологизм). Именно в лермонт. романтизме (а романтизм вошел как неотъемлемая составная часть в мировоззрение Д.), в лермонт. творчестве Д. «встречается» с волновавшей его проблемой индивидуализма (ср. отмеченные В. Левиным реминисценции из «Героя...» в «Записках из подполья», в романе «Униженные и оскорбленные»), и только через 30 лет после того, как Л. поставил эту проблему, Д., наконец, разрешает ее в образе Раскольникова («Преступление и наказание», 1866) - этом общем для двух писателей типе «наполеоновского человека».
Д. предполагал ввести в «Житие великого грешника» анализ отрицат. воздействия романа Л. на восприимчивые чувства и юный мозг (Полн. собр. соч. в 30 тт., т. 9, с. 131). В подготовит. материалах к «Подростку» (1875) Д. противопоставляет «подпольного человека», осознавшего свою «уродливость», «героям мелкого самолюбия» - Печорину, Сильвио, Чацкому, Болконскому и др. В «Дневнике писателя» (1876), рассуждая о «дурных человечках», Д. даже усиливает резкость суждений о Печорине и его лит. предшественнике Сильвио, называя их «злыми человечками», людьми «будто бы прочной ненависти», заимствованной с запада, «...в противоположность нам русским, как известно, людям весьма непрочной ненависти, а эту черту мы всегда и особенно презирали в себе» (XI, 181). Д. намеренно упрощает психологию Печорина, объясняя его поступки мелким самолюбием и светской модой. Последовательно отождествляя психол. коллизии романа Л. с его подлинной биографией, Д. проецирует «Героя...» на историю дуэли Л. и Н. С. Мартынова. В записных тетрадях 1875-76 Д. много раз обращается к последней дуэли Л., планируя статью о долге, чести и дуэли. В хромоте Байрона и «уродливой» внешности Л. он склонен видеть психол. основу «байронизма» и «отрицательного» направления.
В «Дневнике писателя» за 1877 Д. дал байронизму и творчеству Л. развернутую и глубокую характеристику; Л., уточняет Д., «и байронист-то был особенный... вечно неверующий... в свой собственный байронизм». Однако для Д. во многом остаются неприемлемыми содержание и тональность творчества Л., особенно его отношение к изображаемой «больной личности интеллигентного человека, мучимого своим европеизмом...» (XII, 353). Вместе с тем Д. представляет путь Л. в перспективе как движение от европ. идей к народным началам. По предположению Д., Л. «наверно бы кончил тем, что отыскал исход, как и Пушкин, в преклонении перед народной правдой; и на то есть большие и точные указания» (там же). К таким «указаниям» Д. относил «Бородино», «Казачью колыбельную песню» и особенно «бессмертную», по его определению, «Песню про... купца Калашникова»; он дает оригинальную трактовку «Песни...», полемизируя с «западником» В. Г. Белинским (см. ЛН, т. 83, с. 603).
Последнее высказывание Д. о Л. (за полгода до смерти) - устное, записанное Е. Н. Опочининым во время бесед с Д., - восторженное и лишенное полемич. оттенков: «Какое дарование!... 25 лет не было, он уже пишет «Демона». Да и все его стихи - словно нежная, чудесная музыка. Произнося их, испытываешь даже как будто физическое наслаждение. А какой запас творческих образов, мыслей удивительных даже для мудреца» («Звенья», т. VI, с. 470).
Соч. Полное собр. худож. произв. в 13 тт., т. 11, Л., 1929, с. 181; т. 12, 1929, с. 131, 349-56; т. 13, 1930, с. 47, 50-51, 103; Письма в 4 тт., т. 4, Л., 1928-59 (по указат.); Достоевский, ЛН, т. 77, с. 263, 298, 322, 409; Неизд. Достоевский, ЛН, т. 83, с. 312, 371, 375, 380, 393, 396, 420, 569, 573, 603; Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования, ЛН, т. 86, с. 90, 91, 269; Опочинин Е., Беседы о Достоевском, в сб.: Звенья, т. 6, М. - Л., 1936, с. 470-71; Тимофеева (О. П. Починковская), Год работы с знаменитым писателем, в кн.: Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников, т. 2, М., 1964, с. 171, 174; Полн. собр. соч. в 30 тт., т. 17, 18, 19, Л., 1976-79 (по указат.).
Лит.: Мережковский, с. 287-334; Скафтымов А., Л. и Достоевский, «Вестник образования и воспитания», 1916, янв. - февр., с. 3-29; Гроссман Л., Библиотека Достоевского, Од., 1919, с. 79-82; Кирпотин В. Я., Ф. М. Достоевский. Творческий путь (1821-1859), М., 1960, с. 90-103; Журавлева (1); Фридлендер; Федоров (2), с. 205-06, 226-27; Валагин А., «Герой нашего времени» Л. и «Бесы» Достоевского, в кн.: Сб. научных студенч. работ, в. 1, Воронеж, 1968, с. 110-13; Левин (2); Чистова И. С., Прозаич. отрывок М. Ю. Л. «Штосс» и «натуральная» повесть 1840-х годов, «РЛ», 1978, № 1; Przybylski R., Proza Lermontowa a młodzieńcza twórczośc Dostojewskiego, «Slavia Orientalis», 1958, roć. 7, № 2, с. 38-86; Stenbock-Fermor El., Lermontov and Dostoevskij\'s novel «The Devils», «The Slavic and East European Journal», 1959, v. 17, № 3.