|
ПРИШВИН Михаил Михайлович (1873-1954), рус. сов. писатель. Поэзия Л. занимает большое место в духовном мире П.; в своей прозе и дневниках он часто обращается к творчеству и личности Л. В романе «Кащеева цепь» (1928-54) и в миниатюре «Поза» из цикла «Глаза земли» (1946-50) П. вспоминает: когда у него «открылись глаза первого создания», его «встретили Некрасов и Лермонтов». «Ветка Палестины» Л. стала для будущего писателя «вместо молитвы» и вдохновила его на подражат. стих. «Скажи мне, веточка малины...» (см. Собр. соч., т. 5, 1957, с. 406). Начав сознавать себя как личность «в тени гения Лермонтова», П., по собств. выражению, приобрел «...ясность чего-то настоящего и...высокое представление о настоящей поэзии:...чуть только фальшь в чем-нибудь, так и сейчас стыдно!» (там же, т. 1, 1956, с. 27).
В этюде «Ангел гармонии» П. пишет: «Пусть это парус, и пусть, пусть он, мятежный, ищет бури среди лазури и золота, - в полуночи души поэта, перед тем как написать стихотворение, непременно должен прилететь ангел гармонии» (там же, т. 5, с. 488).
Говоря о высоком интеллектуализме поэзии Л. («Сколько ума в поэзии Лермонтова!»), П. подчеркивает дисциплину его ума, к-рый подчинен поэту «как служебная машина»; «...ум у поэта как кость у борца, как сталь у кинжала» («Незабудки», М., 1969, с. 45). Будучи мастером «поэзии в прозе», П. высоко ценит опыт Л.-прозаика и подкрепляет свой тезис «Секрет прозы есть поэзия» ссылкой на «Тамань»: «...Для примера показал бы «Тамань», как поэзию» (Собр. соч., т. 6, 1957, с. 382).
Л. занимает важное место в общей системе воззрений зрелого П. В филос. диалоге о необходимости историч. возмездия, «...чтобы справедливостью связать времена», упоминается лермонт. демон как дух неукротимой борьбы и протеста (там же, с. 77-78). Знакомство с кинематографич. решением «Маскарада» побуждает писателя сформулировать свою концепцию демонизма: «...«демонизм» исходит из начала, преодолевающего смерть» (там же, с. 606). «...Весь демонизм взялся от той мысли, что не будь зла на свете («конфликт»), не было бы и добра...» (там же, с. 637). Однако писатель задумывается и над тем, что «может быть, есть иной путь к свободе, чем дерзновенный вызов героя. Мудрец, не объявляя свободы, берется покорно нести то бремя, которое ему завещали отцы», и приводит в пример Максима Максимыча как образец «идеализации «простого»» у Л. (там же, с. 619). Проблему соотношения долга и свободной воли, «надо» и «хочу» П. иллюстрирует на примере конфликта между купцом Калашниковым и «грозным царем» («Глаза земли»).
Поэзия Л. сопровождала П. на его долгом писательском пути. В «Журавлиной родине» (1929) строки из «Русалки» (неточная цитата) создают специфич. настроение целой главы. Филос. миниатюра «Гроза» о человеке и природе - программная для П. - построена на ассоциациях, восходящих к стих. Л. «Выхожу один я на дорогу»: «А может быть, вся природа вокруг меня - это сон?.. И я всегда, как «выхожу один я на дорогу». Но спит это существо «не тем холодным сном могилы», а как спит моя мать. Спит и слышит меня. Так и вся наша мать - природа, и я ее младенец» (там же, т. 5, с. 323). То же стих. П. выбирает как напутствие, приступая к работе над последним своим произв. «Осударева дорога» (1933-52), к-рое называл «трудом всей...жизни»: «Итак, «выхожу один я на дорогу». И какой это кремнистый путь, и как больно ступать босой ногой. Но я слышу, как говорят звезды, и иду» (Запись 1948; там же, т. 6, с. 822).
Соч. Собр. соч., т. 1-6, М., 1956-57; Незабудки, М., 1969.
|
