Чистова И.С. - Дневник гвардейского офицера

И. С.ЧИСТОВА

ДНЕВНИК ГВАРДЕЙСКОГО ОФИЦЕРА

В предисловии к «Герою нашего времени» Лермонтов писал: «Герой нашего времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии <...> Ему (автору, — И. Ч.) <...> было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал» (6, 203).

Каков же он, Григорий Александрович Печорин? Существуют два аспекта изучения этого ставшего классическим лермонтовского образа: первый — когда герой романа рассматривается в его отношении к основным нравственно-этическим категориям; второй — когда представление о нем как об историко-культурном, психологическом типе человека 1830-х гг. складывается на основе реальных документов эпохи — мемуаров, переписки, дневников. В первом случае проникновение в характер Печорина ограничено пределами текста; материал для оценок дает лишь анализ многократных проявлений характера героя, так или иначе, в разных формах, обнаруживающего себя на страницах романа. При этом почти всегда существует опасность вневременных и отвлеченных характеристик. Очевидно, что историческое объяснение конкретного поведения героя, обусловленного психологическими чертами его личности, обогащает анализ; вот почему интересно и плодотворно рассмотреть Печорина в ряду реальных людей 1830-х гг., соотнести их образ мыслей, систему морально-этических представлений, манеру внешнего поведения и т. д.

Перед нами не попадавший до настоящего времени в поле зрения исследователей дневник прапорщика, затем подпоручика лейб-гвардии Семеновского полка Константина Павловича Колзакова.¹ Это несколько тетрадей с подробнейшими записями событий

(на французском и русском языках), хронологические рамки которых составляют 1838 — 1840 гг. Автор дневника, столичный гвардейский офицер, принадлежал к кругу знатной петербургской военной молодежи, хорошо известной Лермонтову — ученику юнкерской школы и Лермонтову-гусару. Эту среду, впечатления от которой нашли свое отражение в творчестве писателя, в том числе и в романе «Герой нашего времени», в настоящей статье представляет человек, о котором можно сказать, используя выражение А. А. Григорьева, что он — «один из многих»; по собственному позднейшему признанию, Колзаков-офицер «ни хорош — ни дурен, ни умен — ни глуп, ни добр — ни зол, ростом ни высок — ни мал, нрава то веселого — то сериозного, по временам деятелен донельзя — но чаще ленив, то апатичен — то с энергиею» (№ 21, л. 91 об.). Принимая Колзакова за некий эталон, некий образец (в силу его ординарности, которая обнаруживается при знакомстве с дневником), обратимся к более подробной его биографии.

1

Константин Павлович Колзаков (1818 — 1906) происходил из старинного дворянского рода, внесенного в часть VI родословной книги Тульской губернии. Его отец, Павел Андреевич Колзаков (1779 — 1864), — воспитанник Морского кадетского корпуса в Кронштадте, с 1811 г. — флигель-адъютант великого князя и цесаревича Константина Павловича, участник Отечественной войны 1812 г., отличившийся в сражениях при Бородине, Бауцене, Кульме, Лейпциге, Фершампенуазе. С 1815 по 1830 г. П. А. Колзаков служил в Варшаве в свите цесаревича — в чине капитана первого ранга; по воспоминаниям современников, «всех был прилежнее в исполнении адъютантской должности».² С августа 1831 г. Колзаков живет в Петербурге. К этому времени он уже генерал-адъютант, а с 1834 г. — дежурный генерал Главного Морского штаба, что определило его принадлежность к высшей столичной аристократии. Социальная среда, бытовое окружение Колзакова, пользующегося особым расположением Николая I (9 августа 1839 г. на пароходе «Невка», «идучи в Кронштадт», государь «изволил пожаловать» ему «в Польше в вечное потомство майоратство» (№ 7, л. 111)), — это близкий ко двору военный и статский Петербург. Непосредственное отношение к нему П. А. Колзакова прекрасно характеризуют несколько дневниковых записей, сделанных в январе 1835 г.: «1 <января>. <...> я в 8¹/₂ оделся в бальную форму — в чулках и башмаках, с домино — и поехал на маскарад во дворец. Вся царская фамилия вышла в 9 часов. Принц Оранский шел с императрицей в полонезе, а государь с в<еликой> к<нягиней> Елен<ой> Пав<ловной>.

»; «7 <января>. Я дежурный. Был во дворце у обедни. Государь с пр<инцем> Оранским присутствовали <...> поехал в 9 ч. во дворец — был маленький вечер с танцами в ротонде. Человек 70, не более. Принц и Мих<аил> Пав<лович> много танцевали...»; «10 <января>. <...> обедал у князя Ив. Ал. Голицына...»; «11 <января>. <...> вечером поехал к генералу Альбрехту, играл в карты до 10 ч.; от него к П. А. Жадимировскому, где был большой вечер и танцы...»; «16 <января>. <...> поехал на бал к генералу Депрерадовичу — танцы были, был там в<еликий> к<нязь> Михаил Пав<лович> с шурином принцем Виртембергским, принц Ольденбур<гский> и турец<кий> посланник. Сего числа приказом назначен я дежурным генералом Глав<ного> Мор<ского> штаба» (№ 22, л. 17 об. — 20).

П. А. Колзаков — участник всех придворных церемоний и празднеств, он принят в домах высших государственных чиновников и генералитета, ему открыты двери блестящих великосветских салонов. В числе его друзей — князь Иван Александрович Голицын (1783 — 1852), полковник, адъютант великого князя Константина Павловича, варшавский сослуживец Колзакова; генерал-майор Корпуса путей сообщения Карл Иванович Альбрехт (1789 — 1859), женатый вторым браком на прелестной Александрине Углицкой, родственнице и приятельнице Лермонтова, которой поэт посвятил одно из своих стихотворений, брат генерал-лейтенанта Александра Ивановича Альбрехта, также варшавского знакомого Колзакова. К. И. Альбрехт — один из наиболее близких друзей: ни одно из домашних торжеств не обходится без присутствия П. А. Колзакова и членов его семьи. П. А. Колзаков дружен с приятелем А. И. Одоевского и А. С. Грибоедова писателем Андреем Андреевичем Жандром (1789 — 1873) (с 1836 г. А. А. Жандр — директор департамента в Морском министерстве), братом Алексея Андреевича Жандра, одного из свитских генералов, состоявших в Варшаве при цесаревиче. Дружеские отношения связывают П. А. Колзакова и с Михаилом Николаевичем Лермонтовым.³ М. Н. Лермонтов (1792 — 1866), капитан-лейтенант, служил в Гвардейском экипаже, так же как и Колзаков, участвовал в сражениях под Смоленском и Бородином, затем в боях при Бауцене и Кульме. В 1825 г. возглавлял следствие об отношении Гвардейского экипажа к декабрьским событиям. Вышел в отставку в чине адмирала. Среди домашних знакомых Колзакова — такие известные военные деятели, как адмиралы Михаил Петрович Лазарев (1788 — 1851); Алексей Самойлович

Грейг (1775 — 1845), командир Черноморского флота, член Государственного совета; Антон Васильевич Моллер (1764 — 1848), член Государственного совета; адмирал Павел Иванович Рикорд (1776 — 1855), известный своей книгой «Записки флота капитана Рикорда о плавании его к японским берегам в 1812 и 1813 гг.» (Спб., 1816).⁴ Ряд лиц из ближайшего «военного» окружения П. А. Колзакова известен по биографиям Пушкина и Лермонтова. Это семьи генерал-майора в отставке Алексея Николаевича Авдулина (1776 — 1838); генерал-лейтенанта, начальника артиллерии Особого кавказского округа Якова Яковлевича Гилленшмидта (1782 — 1852);⁵

П. А. Колзаков — в числе тех, кто представляет великосветский Петербург 1820 — 1830-х гг., кто неизменно присутствует на приемах у министра двора князя Петра Михайловича Волконского, у статс-дамы княгини Е. Ф. Долгоруковой, у княгини А. Г. Белосельской-Белозерской. Колзаков — частый гость в доме действительной тайной советницы, сенаторши Варвары Александровны Барановой, действительного тайного советника Михаила Алексеевича Обрескова, шталмейстера двора Федора Петровича Опочинина и т. д. Его можно встретить в доме обер-церемониймейстера и члена Государственного совета графа Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова (1790 — 1854) — по свидетельству В. А. Соллогуба, «самом блестящем, самом модном и привлекательном <...> в Петербурге»;⁶ П. А. Колзаков — свой человек в широко известном в столице салоне Всеволожских, где часто бывал Пушкин — приятель хозяина дома. Известно, что Пушкин предполагал вывести «дом Всеволожских» в задуманном, но не реализованном романе «Русский Пелам»: «Главное место в романе Пушкина предназначалось дому Всеволожских; около него были сгруппированы самые выдающиеся личности петербургского общества двадцатых годов».⁷ Не привлек ли внимания Пушкина и П. А. Колзаков как фигура достаточно колоритная и во многих отношениях весьма характерная для своего времени?

Старший сын П. А. Колзакова Константин родился в Варшаве 21 октября 1818 г. Мать его — француженка родом, Анна Жозефина Елизавета Луиза Буде де Террей (1793 — 1832), с восьмилетнего возраста жила в России; с 1815 г. — в Варшаве, где ее отчим, богатый негоциант Р. Н. Миттон, служил при цесаревиче Константине Павловиче; Детство Константина Колзакова прошло в Варшаве; после переезда семьи в Петербург его отдали в Пажеский корпус, откуда он в 1837 г. вышел в Семеновский полк прапорщиком. Имея в своем распоряжении мемуары К. П. Колзакова, в 1839 г. — подпоручика, адъютанта в учебном гвардейском батальоне, сформированном по приказанию государя Николая Павловича из всех гвардейских, пехотных и драгунских полков «для урегулирования шага и ружейных приемов» (№ 22, д. 98 об.), в 1841 г. — поручика, адъютанта графа Эссена, нетрудно представить себе, кто конкретно составлял его бытовое окружение. Колзаков включал в свои дневники (это относится, правда, только к тетрадям позднейших лет) «Лист (список) моих знакомых». Попытаемся реконструировать подобный «лист» для дневников, содержащих записи 1838 — 1840 гг., сопроводив каждую из называемых фамилий соответствующими биографическими справками.

1. Александр Иванович Арнольди — соученик К. П. Колзакова по Пажескому корпусу; по выходе из корпуса был зачислен в лейб-гвардии Гродненский полк. В 1838 г. в том же полку служил Лермонтов.

Колзаков был дружен с Арнольди, находил удовольствие в общении с ним. В дневнике Колзакова зафиксированы их встречи в военном лагере во время летних учений и в Петербурге — на службе («Je rencontrai chez le G<rand> Duc Arnoldi, mon ancien camarade du corps, et nous nous proposâmes avec lui d’aller au Corps des pages»⁸ (№ 37, л. 113 об.)) и дома: «Погода разгулялась немного; я вышел на Невский проспект, где встретил Арнольди, гусара, он меня потащил к себе домой; он остановился у зятя своего, Смирнова, богатого, живущего роскошно; так как хозяев не было дома, Арнольди показывал мне всю квартиру; комнаты богатейшие, и все увешано картинами превосходными. В кабинете у сестры его, m-me Смирновой, нет ни одной картины дешевле 2000 рублей, все Gudin,⁹ Тениер; потом альбом ее достопримечателен, в нем рисунки предорогие и всех лучших мастеров, — разные акварели, пейзажи и фигуры... Но мне времени недостало бы, чтобы пересмотреть все альбомы различные, которые там находятся... Я сыграл с ним партию на бильярде и ушел домой» (№ 39, л. 43 — 43 об.).

2. Никита Петрович Вульф — воспитанник Морского кадетского корпуса. Родственник Прасковьи Александровны Осиповой, тригорской помещицы, приятельницы Пушкина. В 1838 г. Колзаков особенно близок с Н. П. Вульфом: «Woulf vint dîner chez moi en tête-à-tête»¹⁰ (№ 37, л. 83 об.); «En retournant à la maison

je rencontrai Woulf dans la rue, il me mena chez soi, me fit faire connaissance avec son frère, et j’y restais jusqu'à 2 heures du matin à chanter et à entendre chanter des romances»¹¹ (№ 37, л. 58 об.). Вульф — непременный участник дружеских пирушек, обязательный член «compagnie joviale»; «Woulf <...> arriva aussi, après le dîner nous fîmes retraite dans ma chambre où affublés de pipes nous nous mîmes à causer, la conversation roula sur différents sujets, qui sont d’ordinaire très en vogue parmi des jeunes gens: les actrices et les grisettes. Woulf nous raconta très naïvement ses aventures galantes ce qui nous amusa beaucoup»¹² (№ 37, л. 47 об.).

3. Александр Сергеевич Вяземский — князь, с 1830 г. — полковой адъютант лейб-гвардии Гусарского полка. Однополчанин Лермонтова.

4. Лев Андреевич Гагарин — князь, сын шталмейстера Андрея Павловича Гагарина и княжны Екатерины Сергеевны, урожденной Меньшиковой, штаб-ротмистр Киевского гусарского полка: «Перед обедом был у меня Левушка Гагарин. Он на этих днях воротился из Кавказа. Получит крест или чин; все так же разъезжает четверкой в коляске по городу... » (№ 39, л. 47). В 1839 г. Гагарин вышел в отставку; пользовался славой отчаянного шалопая, с его именем связан ряд светских «историй», широко известных в Петербурге: «Гагарину вышла отставка; вот скоро неделя, как он ходит в статском платье, с двумя крестиками в петлице. Большой шалун. Рассказывают, как дерзко он поступил с Воронцовой...» (№ 39, л. 86 — 87). Оскорбительная выходка Гагарина на бале у Лазаревых, направленная против А. К. Воронцовой-Дашковой и П. А. Бартеневой, вызвала в свете всеобщее возмущение: «...il faut que je raconte encore une escapade du polisson Gagarine <...> Il y a deux semaines de cela, il s’introduisit dans cette maison presque par force; car on connaissait déjà sa renommée de mauvais sujet et même plusieurs dames avaient prié madame Lazareff de ne pas l’inviter... Mais malgré tout cela il parvint à se faire présenter. Pendant la mazure¹³ donc il arriva que le hussard Zseidler engage deux dames pour une des figures; ces dames était la c-tesse Vorontsoff-Dachkoff et m-lle Bartenieff <...> La première voulant probablement choquer son cavalier contre lequel elle avait peut-être quelque humeur répondit à sa demande, quelle qualité elle choisirait?.. — „Bête“ <...> M-lle

Bartenietf prit: „Sotte“ <...> Zseidlef un peu décontenancé leur demanda pourquoi avaient elles choisi des mots si bizarres <...> La Worontsoff lui répondit que c'était plutôt pour le plaisir de le donner que pour celui de le prendre <...> Le cavalier mena ces dames à Gagarin, qui nonchalamment appuyé sur le dossier de la chaise de sa danseuse, répondit sans <se> déranger: „Je ne danse ni avec les bêtes, ni avec les sottes“. La Bartenieff fut choisie par un autre, et Zseidler mena la Worontsoff à sa place en lui disant: „Madame, la qualité vous reste“»¹⁴ (№ 40, л. 6 об. — 7 об.).

Ни для кого не были секретом отношения Л. А. Гагарина с Екатериной Арсеньевной Всеволожской, второй женой Н. В. Всеволожского: «На Английской набережной мне попался Гагарин верхом; мимо окошек Всеволожской рыскает он каждый день <...> Вот уж волокита...» (№ 39, л. 133); «...начались танцы (на бале в Дворянском собрании, — И. Ч.) <...> Гагарин около часу ходил все по коридору с Всеволожской и болтали о чем-то; а муж искал жену внизу» (№ 39, л. 136 об. — 137); «...<...> театр полон. В ложах нашел я много знакомых дам. В одной из них сидела Всеволожская, и вечный satellite ее Гагарин уже гулял внизу и не сводил с нее глаз» (№ 39, л. 142 об.).

В 1840 г. Гагарин переехал в Москву и сделал предложение сестре Н. С. Мартынова Юлии Соломоновне; перед ее окнами теперь он «гарсевал на коне своем».¹⁵ «Говорят здесь о свадьбе Льва Гагарина, который стал москвичом, с одной из Мартыновых, которая очаровательна; парочка будет чудесной, по крайней мере на несколько недель», — сообщал А. И. Тургенев в письме к П. А. Вяземскому 17 августа 1840 г.¹⁶

5. Петр Александрович Жерве — из пажей, офицер лейб-гвардии Семеновского полка, с 1838 г. — подпоручик, с 1841 г. — поручик; 14 ноября 1841 г. уволен от службы. Один из наиболее близких друзей Колзакова, его постоянный спутник и товарищ — и на службе, и в свете. Имя Жерве чаще других встречается на страницах дневника Колзакова за 1838 — 1840 гг. Колзаков знаком и с Жерве-кавалергардами; об Александре Андреевиче Жерве (1805 — 1881) идет речь, например, в дневниковой записи, относящейся к 7 сентября 1839 г.: «У меня сегодня утром заходил Жерве-1; он просит меня к себе в будущую среду, хочет познакомить со своими сестрами» (№ 39, л. 10). Возможно, к брату Александра, Николаю Андреевичу Жерве (1808 — 1841), известному члену «кружка шестнадцати», уволенному от службы 13 марта 1838 г., Колзаков «приходит каждое утро» (декабрь 1838 г.), о чем и сообщает в следующей записи: «Je vais tous les matins chez Gervais, où je passe vraiment des moments bien agréables; je m'étonne vraiment sur son assiduité, il est là dans son fauteuil, entouré de ses livres, inconnu pour le monde qu’il s’applique à connaître, il traverse à pas de géants les espaces et les temps et son imagination enflammé découvre dans l’histoire des siècles des beautés que nous ne voyons pas. J’aime à me trouver avec lui, car il me semble qu’en l'écoutant je me réforme peu à peu...»¹⁷ (№ 37, л. 118 — 118 об.).

6. Антоний Онуфриевич Заранек — из пажей, подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка, впоследствии полковник Корпуса жандармов; часто бывал у Колзаковых: «Беседа наша прервана была приходом Заранека <...> пошли в залу играть на фортепиано и петь различные романсы» (№ 39, л. 13 об.). Помимо музыкальных интересов, Заранеку свойственно было увлечение рисованием; сохранился альбом его рисунков,¹⁸ содержащий множество изображений (как правило, шаржированных портретов) его знакомых офицеров (Герздорфа, Скюдери, Тимрота, Мердера, Гербеля), высших военных чинов, в том числе отца Колзакова, адмирала П. А. Колзакова; здесь же сцены из военного быта (офицерская гауптвахта, летние лагеря), светской жизни (театральные и бальные эпизоды), ряд пейзажных зарисовок.

8. Николай Александрович Краснокутский, с 1836 г. корнет лейб-гвардии Гродненского гусарского полка. Прекрасно образованный молодой человек, в совершенстве владевший многими европейскими языками, музыкант (играл на кларнете) и отличный рисовальщик. Вместе с Колзаковым участвовал в летних лагерных учениях в Красном Селе (июль 1838 г.): «La vue y était magnifique, on voyait au loin — dans un taillis — des colonnes d’infanterie ennemies qui s’approchaient ayant en tête des cosaques <...>. Nos hussards de Grodno les attaquaient assez souvent mais en se retirant car les colonnes ennemies avançaient»¹⁹ (№ 37, л, 22). Поездка к гродненским гусарам Арнольди и Краснокутскому была занесена Колзаковым на страницы его дневника: «Le lendemain du troisième jour je retournai au camp; avec Gervais nous entrâmes chemin faisant chez Arnoldi et Krasnokutski dans le camp de cavalerie»²⁰ (№ 37, л. 17).

К. К. Данзаса, П. В. Нащокина и т. д. Семьи Манзеев и Колзаковых объединяют устойчивые дружеские связи, они часто навещают друг друга: «Nous allâmes avec papa dîner chez les Manzey, il y avait beaucoup de monde <...> Lorsqu’on sortit de table tous les vieux se mirent aux cartes et moi j’allais dans l’autre chambre avec Constantin Manzey; nous parlions du Corps des pages...»²¹ (№ 37, л. 70 об.).

10. Мещеринов Петр Петрович — гусарский поручик, приятель братьев Столыпиных; к нему, страстному любителю балета, может быть отнесена следующая строчка из лермонтовской поэмы «Монго», адресованной А. А. Столыпину: «Актрис коварных обожатель». Записи о Мещеринове в дневнике Колзакова связаны именно с театральными «сюжетами»: «Она («танцорка» А. Данилова, — И. Ч.» (№ 39, л. 71); «Дела Мещеринова с Гориною идут как нельзя лучше. Что же мудреного, — гусар... и богат к тому» (№ 39, л. 73 об.).

11. Шарль Моннерон — профессор декламации в императорском С.-Петербургском Воспитательном доме. Моннерон — непременный участник веселых пирушек, вечеринок с пением и танцами, которые нередко устраивал у себя Колзаков: «Il nous arriva du monde pour les 4 heures, Sabir avec son fils et Monneron, les

frères jasikoff, Gerebtsoff, Safonoff etc. etc. <...> Après dîner il alla chanter au piano, puis se mit à contrefaire différents allemands et anglais <...> il nous fit encore une scène de m-r Mayeux le bossu, qui entre au spectacle, heurté <et> poussé de tant le monde et qui prie son voisin de vouloir bien écarter ses jambes pour qu’il puisse voir sa voie. Dans tout cela sa figure change à ne pas le reconnaître; c’est un vrai talent qu’il a. La dernière carricature fut celle d’un anglais ayant le spline»²² (№ 37, л. 86 — 87 об.).

12. Мятлев Иван Петрович — поэт, автор сатирической поэмы «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л'этранже» (1840 — 1844) и множества шутливых, юмористических стихов; друг Пушкина, Вяземского, Жуковского; пользовался успехом в литературных салонах Карамзиных, В. Ф. Одоевского, А. О. Смирновой. Широко известен в Петербурге был и его собственный салон в доме на Исаакиевской площади: «A 11 h<eures> ¹/₂ j'étais déjà chez Miatleff où je trouvais brillante société — le grand monde dans tout son éclat»²³ (№ 41, л. 74).

14. Пенхержевский Михаил Алексеевич — из пажей, корнет лейб-гвардии Уланского полка, впоследствии генерал-майор в отставке, состоял при Министерстве внутренних дел, действительный статский советник.

15. Столыпин Дмитрий Аркадьевич — корнет лейб-гвардии Конного полка (1839 г.), один из близких приятелей Колзакова, страстный театрал, балетоман, большой любитель повеселиться: «Во внутреннем карауле стояли Чихачев наш и конногвардеец Столыпин; они оба пришли к нам на вечер, и мы провели время в веселой компании <...> После многих толков, споров, прений я в 2 часа утра повалился в два огромных кресла и заснул...» (№ 39, л. 131 об.).

«кружка шестнадцати»; по свидетельству современников, «совершеннейший красавец», «современный лев <...> в самом лучшем значении этого слова»:²⁴ «Je vis la c-sse Worontsoff en grande conversation avec le beau Mongo Stolipine, dont on dit qu’elle est très amoureuse»²⁵ (№ 41, л. 85 об.).

17. Траскин Николай Семенович — из пажей, прапорщик лейб-гвардии Лиговского полка; впоследствии полковник лейб-гвардии Измайловского резервного полка.

«кружка шестнадцати». Долгое время находился в опале; характерна в этом смысле следующая запись в дневнике Колзакова: «Je vis le pauvre Serge Troubetskoy qui est aux arrêts, au corps de garde depuis 2 semaines»²⁶ (№ 38, л. 13 об.).

19. Храповицкий Семен Иванович — офицер лейб-гвардии Гусарского полка, один из самых близких приятелей Колзакова. Член дружеского кружка, «une bande joyeuse de nos officiers»,²⁷ как писал Колзаков (№ 38, л. 50 об.); инициатор многих гусарских «шалостей», поклонник балета, участник ряда театральных историй. Весьма живописный портрет гусара 1830-х гг. содержит следующая дневниковая запись: «Семен Иванович зашел ко мне по обыкновению после завтрака и стал мне рассказывать свои попойки вчера, третьего дня и даже сегодня утром... Счастливый, право, человек; для него достаточно, было бы только шампанское да лошади; все же остальное — трын-трава... которое прошло через его горло в продолжение всей жизни его, то можно б было в этом винном озере кататься в лодке с парусами» (№ 39, л. 123 — 123 об.).

20. Цейдлер Михаил Иванович — поручик лейб-гвардии Гродненского гусарского полка (1838 г.), впоследствии скульптор, участник международных выставок; мемуарист.

В приведенный нами «алфавит» имен знакомых Константина Колзакова включены далеко не все, о ком упоминается в дневнике,²⁸ зафиксировавшем имена множества лиц, в разной степени близких его автору, а иногда даже и вовсе с ним незнакомых. Нет данных для того, чтобы со всей определенностью утверждать, например, что Колзаков был знаком с Лермонтовым (эта дружеская связь была бы для нас наиболее интересной), хотя он и посвящает Лермонтову одну из страниц своего дневника: «On parle en ville d’un duel qui eut lieu ces jours-ci entre le hussard Lermantoff et le jeune Barante pour cause d’un caquetage que le premier avait fait sur le second et sur quoi celui-ci a demandé satisfaction. Ils se font battus premièrement à l'épée; Lermantoff a été légèrement égratigné; ensuite aux pistolets; Barante a tiré le premier; sa balle a effleuré de nouveau l'épaule du hussard qui tira en l’air quand ce fut son tour. Il est allé sur-le-champ se dénoncer lui-même; on l’a mis sous jugement»²⁹ (№ 40, л. 81 об.).

на объединенных учениях, смотрах, в летних лагерях, на вечеринках; к тому же многие близкие друзья Колзакова, служившие в гусарских частях, были одновременно и приятелями Лермонтова: «Вчера получено приказание насчет сегодняшней репетиции парада на Царицыном лугу <...> в 10 часов полки пехотные со всего гвардейского корпуса пришли и заняли места свои» (№ 39, л. 81); «Приказано мне еще быть сегодня к 12 часам в Дворянском полку, где собирают всех подпоручиков и прапорщиков со всего гвардейского корпуса и всех мест, подведомственных великому князю <...> Там нашел я огромный съезд молодежи — гусар, кавалергардов, улан, пехотинцев...» (№ 39, л. 57); «...я его (Заранека, — И. Ч.» (№ 39, л. 133 — 133 об.).

Лермонтов мог встречаться с Колзаковым и «в свете» — на блестящих балах, где собирался цвет петербургской аристократии, на вечерах у высоких петербургских сановников, в великосветских гостиных. Конец 1838 г. особенно был богат такого рода празднествами: «Le soir à 10 heures nous nous habillâmes avec papa pour aller au bal chez les Worontsoff-Dachkoff <...> Nous arrivâmes au bal des premiers. Peu à peu le salon se remplit. Le Gr<and> Duc y vint aussi, mais il ne dansa pas. Je dansai une contr<e>-d<anse> avec m-lle Danilefski; Son Altesse se mit en face de moi et lorgnait beaucoup ma danseuse à ce que je remarquai»³⁰ (№ 37, л. 59 об. — 60); «Il était près de 11 h<eures> quand nous entrâmes au salon, qui était déjà assez plein. Je cherchais des connaissances peu à peu j’eus le bonheur d’en rencontrer car tout le beau monde s’y rendit. Les princesses Bieloselski, Galitzine, les comtesses Orloff, Benkendorff et autres dames de haute volée, tout cela s’y trouvait. Le salon était magnifiquement orné et éclairé. Je puis dire que jamais encore je n’ai vu de bal plus brillant en y comptant même ceux de la cour»³¹ (№ 37, л. 122); «Papa était déjà parti chez les Novosiltsoff et m’avait envoyé la voiture pour y venir aussi; je m’y rendis donc à minuit passé, on dansait la valse, quand j’arrivai, il y avait beaucoup de monde <...> j’y rencontrai <...> plusieurs dames du grand monde. La comtesse Orloff y était, m-me Vsevolodski, qui est une vraie bégueule, la belle m-me Stroucoff, qui a beaucoup changé et bien maigri <...> Pour la masure on me recommanda à une certaine demoiselle Hitroff de Moscou <...> pendant les 2 heures que dura la masure j’avais épuisé tous les genres de conversation: les théâtres, les bals, le beau temps <...> Il était deux heures passées quand on alla souper <...> je restais donc à manger quelques morceaux de pâté froid et partis à la maison»³² (№ 37, л. 123 об. — 124 об.).

Не исключено, что на каком-то из светских приемов, о которых рассказал Колзаков и который относится к концу 1838 г. (в дневнике их описано значительно больше, чем перечислено выше), присутствовал и Лермонтов. Известно, что в конце 1838 — 1839 гг. Лермонтов, царскосельский лейб-гусар, часто бывает в Петербурге. К этому времени он становится почти знаменитым, популярность его необыкновенна: «... я ежедневно посещаю балы. Я кинулся в большой свет. Целый месяц я был в моде, меня разрывали на части <...> самые красивые женщины выпрашивают у меня стихи и хвалятся ими, как величайшей победой», — сообщал Лермонтов в конце 1838 г. М. А. Лопухиной

Эти «dames du grand monde» хорошо знакомы и Колзакову; каждой из них он отводит место на страницах своего дневника: «У меня взят билет на сегодняшний спектакль в Михайловский театр <...> Воронцова-Дашкова сидела в угловой своей ложе; я на нее большею частию смотрел в лорнет. Она много кокетничала, много вертелась и болтала с каким-то модным dandy в черном фраке с маленькими усами <...> Я долго ждал у подъезда и смотрел на Воронцову-Дашкову, которая уехала из самых последних; ее пламенные глаза сделали на меня большое впечатление!» (№ 39, л. 109 об.); «...вечером пошли <...> во Французский театр <...> Народу было очень много в театре, в особенности аристократов <...> Всеволожская, Струкова, Воронцова-Дашкова <...> Княгиня Щербатова с хорошенькою m-lle Стерич» (№ 39, л. 101). Александрина Углицкая, родственница Лермонтова, — предмет особой симпатии Колзакова: «...je me mis à faire la cour à la jolie Alexandrine Ouglitsky l’aînée, qui est fort gracieuse et jolie»³³ (№ 40, л. 35 об.); «... — И. Ч.) была решительно царицею театра»³⁴ (№ 39, л. 71).

Демонстрацию биографического материала, относящегося к Лермонтову и равным образом к Колзакову, можно было бы продолжить, но даже та его часть, которая представлена выше, дает основания полагать, что где-то пути Лермонтова и Константина Колзакова неизбежно должны были пересекаться. Описывая нашумевшую в Петербурге дуэльную историю и ее участников, Колзаков сообщает просто: «гусар Лермонтов». И это не означает, что Колзакову названный гусар вовсе незнаком; это скорее выражение незаинтересованного отношения к, возможно, не слишком близкому знакомому, стоящему в стороне от тесного приятельского кружка. Кем был для Колзакова Лермонтов? Одним из множества окружавших его молодых офицеров, ничем особым среди них не выделявшимся. Как вспоминал А. Арнольди, общий знакомый Колзакова и Лермонтова, «Лермонтов в то время (1838 г., — И. Ч.<...> и мы, не предвидя в нем будущей славы России, смотрели на него совершенно равнодушно».³⁵ Равнодушие это объяснялось, конечно, не тем, что Лермонтов еще не приобрел «репутации увенчанного лаврами поэта» (к тому же в конце 1838 г. он как литератор был уже достаточно известен); дело в отсутствии интереса к тон сфере жизни, которая выходила за рамки чисто армейской службы. Поэтому Арнольди и его друзья-гвардейцы знали Лермонтова-гусара, но Лермонтов-поэт ими замечен не был.

Колзаков и лица из его ближайшего окружения — в ранней юности пажи, а в конце 1830-х гг. гвардейские офицеры различных полков — представляли собой тот слой петербургской военной молодежи, чей образ жизни, интеллектуальные и духовные запросы, мораль определялись исключительно их принадлежностью (как правило, потомственной) к армейской среде. Существовал некий выработанный десятилетиями жизненный стереотип, характерный для людей этого круга, социальное бытие которых складывалось из двух основных моментов: службы (летом — военный лагерь, остальное время — Петербург) и развлечений (домашних — карты, вечеринки, и общественных — приемы, балы, театр).

«Le temps s'écoulait bien vite, — записывает Колзаков, — car nos occupations étaient si réglées. Le matin exercice jusqu'à midi ou 1 heure; en revenant de là nous dormions jusqu'à 2; après cela vient le dîner; puis de nouveau dormir jusqu'à 6 heures; encore un exercice, et le soir on s’amuse; on joue aux cartes, on chante; etc. etc. Voilà comme va la journée...»³⁶ (№ 37, л. 9 — 9 об.); «Еще вчера получил я грустное известие, что мне достается сегодня в караул. Поутру я был наряжен на Главную гоубвахту, а вечером сделана перемена, я назначен к Нарвским воротам; и потому-то бешенству моему не было меры; исправлять вместе и адъютантскую службу и службу фронтового офицера, ездить на пожары и в караул ходить» (№ 39, л. 149 об. — 150); «Теперь настало для нас тяжкое время; всякий день развод с церемониею, начнутся снова для меня разъезды за приказаниями; как несносно; и сколько времени потеряно. Сегодня измайловцы парадируют; я сменюсь с дежурства очень поздно <...> Нынче моя неделя за приказаниями ездить; я поехал к Хлюстину дать знать, что мне нельзя отлучаться из дежурной комнаты. Дрожки приехали за мною в час; но Заранек все не являлся мне на смену; наконец в 2 часа решился я просто уехать без церемонии. В то время как я был занят своим туалетом, приехал ко мне Миша Пенхержевский <...> Что делать вечерком? куды деваться? — думал я про себя. Пенхержевский отправился в Александровский театр; там дают пиесу новую, сочинение Скобелева „Пожар в Москве в 1812 году“. Пойду-ка проводить улана по Невскому со скуки. Мы шли долго, припеваючи, он — куплеты из водевилев; я — из „Фенеллы“ <...> в кондитерской у Беранже приказали себе подать: он — горячительного (чашку шоколада), я — прохладительного (порцию мороженого); так резко отличались состояния нашего духа. В Александров<ском> театре съезд был огромный, все mauvais genre: кабашное société и купечество <...> Билетов ни одного не осталось, я и воротился тем же путем домой...» (№ 39, л. 39 — 40).

В четко организованной жизни столичного гвардейца типа Колзакова и людей, ему подобных, не находилось места серьезным занятиям, серьезному чтению. Интерес к ним не был привит в детстве, не воспитывался, не поощрялся. А. О. Смирнова-Россет, приятельница Жуковского, Пушкина, Гоголя, Вяземского, умница и прекрасно образованная женщина, сводная сестра гродненского гусара А. Арнольди, была чрезвычайно невысокого мнения об интеллектуальном уровне своего брата.³⁷ Что читает «средний» петербургский офицер? Прежде всего читает он мало и не систематически. Он специально не следит за литературой, но иногда ему попадаются «модные» романы, преимущественно западные, — Фредерика Сулье («Мемуары дьявола»), Ж. де Сталь («Коринна, или Италия»), Марселины Деборд-Вальмор («Шутка любви»). Роман Деборд-Вальмор особенно нравится, так как написан в «легком жанре». Это, собственно, и становится основным критерием в отношении к тому или иному произведению. Книжка должна отличаться «легким слогом» и быть увлекательной. Поэтому русский роман «Басурман», написанный Лажечниковым, читается «с жадностью» (№ 38, л. 125), так же как и «переведенная буквально с китайского языка» «уморительная комедия Фаньсу», напечатанная в «Библиотеке для чтения», а «русская книга „Арабески“ (сочинение Гоголя)» очень скоро «наскучила». Колзаков читает даже водевиль, вещь для чтения совершенно невозможную,³⁸ — просто «от скуки» (№ 37, л. 27 об.).

«Новая Элоиза» Руссо, «Ундина» Жуковского, «Монастырка» Погорельского, отдельные книжки «Одесского альманаха», «Библиотеки для чтения», «Отечественных записок» — все это входит в круг чтения Колзакова; очень разные сочинения привлекают внимание молодого офицера, нередко попадая в поле его зрения по чистой случайности («Одесский альманах» Колзакову прислал его приятель Троцкий; «Монастырку» Колзаков читает, так как ему интересны нравы Смольного института, где учатся его сестры, и т. д.).

Пожалуй, можно говорить об известном интересе Колзакова к историческим сочинениям, но и здесь предпочтение отдается тем из них, где сами события занимательны, как в романе (Колзаков увлечен, например, историей «смутного времени»); когда же чтение требует некоторых умственных усилий, оно скоро надоедает:

«...je ne puis m’accoutumer à quelque lecture sérieuse!!»³⁹ (№ 40, л. 82 об.).

«Библиотеки для чтения» Николая Веревкина (его «Утренний сон»⁴⁰ записан в дневнике). Поэзия, судя по всему, мало интересовала Колзакова, и к общению с Лермонтовым-поэтом он вряд ли стал бы стремиться.

Для того чтобы считать фактом знакомство Лермонтова с Колзаковым, материала, которым мы располагаем, недостаточно; однако его вполне достаточно для того, чтобы установить связи Лермонтова с той средой, тем слоем столичной военной молодежи, к которой принадлежал Колзаков. Создавая роман о современном герое, воплотившем типичные черты поколения, Лермонтов неминуемо должен был иметь в виду и тот весьма распространенный тип столичного офицера, который выше мы попытались охарактеризовать.

Как воплощался в литературном персонаже реальный жизненный материал? Попробуем это показать.