Найдич Э. Эпиграммы // Найдич Э. Этюды о Лермонтове. — СПб.: Худож. лит., 1994. — С. 49—63.
Эпиграммы
Эпиграммы не занимают значительного места в творчестве Лермонтова. При жизни поэта не было напечатано ни одного произведения этого жанра.
Между тем в ранние годы Лермонтов написал довольно много эпиграмм, остававшихся в его юношеских рукописных тетрадях, опубликованных лишь во второй половине XIX века. Это преимущественно бытовые эпиграммы, близкие другим жанрам — мадригалу, эпитафии, дружеским посланиям. Одна из первых серий эпиграмм озаглавлена «Портреты». Само название обнаруживает связь раннего эпиграмматического творчества Лермонтова с его карикатурными портретными зарисовками на отдельных листах, а чаще на полях рукописей.
К 1829 году относятся шесть эпиграмм. Они являются стихотворным переложением афоризмов, напечатанных под заглавием «Мысли, выписки и замечания» в альманахе «Цефей». Альманах был составлен из сочинений воспитанников университетского Благородного пансиона, где учился Лермонтов.
О стремлении к шаржированному изображению знакомых сказано в имеющих автобиографический характер строках поэмы «Сашка»:
И потому (считая только явных)
Он нажил в месяц сто врагов забавных.
И снимок их, как памятник святой,
На двух листах, раскрашенных отлично,
Носил всегда он в книжке записной...
сентиментального «Дамского журнала» П. И. Шаликов, в другой говорится о литературной деятельности московского писателя Н. Ф. Павлова. Заметим, что юношеские эпиграммы были хорошей школой для выработки краткости слога, умения завершить стихотворение остро и неожиданно.
Наиболее значительные эпиграммы Лермонтова относятся к 1836—1837 годам, ко времени, когда поэт вступал в литературу и стремился определить свою общественно-литературную позицию. Почти все эти эпиграммы направлены против реакционных литераторов и журналистов и свидетельствуют о том, что взгляды Лермонтова во многом совпадали с направлением пушкинского журнала «Современник», с выступлениями в печати В. Г. Белинского.
В январе 1835 года состоялась премьера псевдопатриотической драмы Н. В. Кукольника «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский». Реакционная журналистика расхвалила пьесу официозного драматурга, которого редактор «Библиотеки для чтения» О. И. Сенковский в 1834 году после драмы «Торквато Тассо» поставил на одну доску с Байроном и Гете.
Вокруг постановки пьесы был поднят большой шум. Газета Ф. В. Булгарина «Северная пчела» заранее оповестила публику о новом «замечательном» представлении. Отражая эти настроения, прапорщик лейб-гвардии Измайловского полка А. П. Корнилов, находясь в Костроме в январе 1835 года, писал своему другу офицеру А. К. Баумгартену, уже посмотревшему пьесу: «Меня восхищает торжество «Скопина-Шуйского». Когда я об этом прочел, то от радости захлопал в ладоши... Не знаю, что бы я сделал в театре. Поклонитесь от нас Кукольнику»1. Обширный разбор драмы напечатал критик С. П. Шевырев в двух мартовских книжках журнала «Московский наблюдатель» за 1835 год.
«Молва» назвал эту критику странной и пообещал поговорить более подробно «о направлении наших драматургов, силящихся создать народную драму»... Однако такой статьи Белинский не написал, так как выступать против официозных псевдонародных драм было в это время опасно. Совсем недавно (3 апр. 1834 г.) за рецензию на драму Н. В. Кукольника «Рука всевышнего отечество спасла» был запрещен журнал Н. А. Полевого «Московский телеграф», а его редактор подвергся суровому наказанию. Уничтожающий отзыв о драме Кукольника «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский» Белинский дал мимоходом при разборе названной выше статьи Шевырева в заметках «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“»: «Драма совсем не изящна... Когда ум творит без участия чувства и фантазии, то всегда делает нелепости и промахи против здравого смысла».
В «Литературных мечтаниях» Белинский за несколько недель до премьеры «Скопина-Шуйского» имя Кукольника иронически противопоставил Пушкину. Кукольника Белинский называет одним из главных писателей нового, «смирдинского» периода словесности, сменившего пушкинский. Белинский иронически рассматривает ход русской литературы «от Ломоносова, первого ее гения, до г-на Кукольника, последнего ее гения».
Кукольника зло высмеивает и Н. В. Гоголь, учившийся вместе с ним в нежинском лицее. 8 февраля 1833 года он пишет А. С. Данилевскому: «Кстати о Возвышенном (т. е. о Кукольнике): он нестерпимо скучен сделался... выберет такое время прийти, когда я один, и тогда или душит трагедией, или говорит так странно, так вяло, так непонятно, что я решительно не могу понять, какой он секты, и не могу заметить никакого направления в нем».
Не мог пройти мимо нашумевшей пьесы и Лермонтов:
«В Большом театре я сидел,
«Скопина»: я слушал и смотрел.
Когда же занавес при плесках опустился,
Тогда сказал знакомый мне один:
«Что, братец! жаль! — Вот умер и Скопин!..
Ну, право, лучше б не родился».
«Молитва», «Расстались мы, но твой портрет...». Однако это обстоятельство не может служить аргументом для датировки эпиграммы. Лермонтов часто писал черновики своих стихотворений на оставшихся чистых листах. Беловой текст двух вариантов эпиграммы на Н. В. Кукольника и черновой характер автографов названных стихотворений скорее говорит о том, что эпиграмма написана ранее стихотворений. Оставшаяся чистая часть страницы заполнена черновыми набросками.
Естественно предположить, как это сделал Ю. Г. Оксман, что лермонтовская эпиграмма сложилась вскоре после премьеры драмы в начале 1835 года. В Большом театре в Петербурге пьеса шла 23 и 29 января, 2, 9, 16 февраля 1835 года2. Едва ли Лермонтов написал стихотворение два года спустя, когда уже прошла полемика вокруг пьесы.
Интерес Лермонтова к театру был особенно сильным в связи с его работой над «Маскерадом», стремлением во что бы то ни стало увидеть свою пьесу на петербургской сцене. К 1836 году относится замечание Лермонтова в неоконченном романе «Княгиня Лиговская»: «Свету нужны французские водевили и русская покорность чуждому мнению». Эти слова перекликаются с выступлениями Гоголя и Белинского против засилия водевилей в русском театре.
В начале 1836 года прогрессивная журналистика нанесла удар по журналу «Библиотека для чтения» О. И. Сенковского, в частности по ее критическому отделу. В статье «Ничто ни о чем» (Телескоп. 1836. Кн. 1) Белинский писал, что в «Библиотеке для чтения» «„Критика“ есть самое важное, самое плохое отделение. ...Этот таинственный г. Тютюнжиоглу — кто он?.. Уж не турок ли он в самом деле? Уж не для того он усвоил себе европейскую образованность и знание нашего языка и наших обычаев, чтобы отомстить нам за унижение своего отечества, сбивая с прямого пути образования наши провинции, смеясь так злодейски и над правдою и над нами самими?..»
«Современника» (1836. № 1) о Сенковском: «Критика его была или безусловная похвала, в которой рецензент от всей души тешился собственными фразами, или хула, в которой отозвалось какое-то странное ожесточение... Его собственные сочинения, повести и тому подобное являлись под фирмою Брамбеуса...» Сенковский надевал на себя маску русского немца.
Оборот «под фирмою» встречается и в статьях Белинского. К характеристике Гоголя очень близка эпиграмма Лермонтова на О. И. Сенковского:
Под фирмой иностранной иноземец
Не утаил себя никак:
Бранится пошло — ясно немец;
что поляк.
Благодаря статье Гоголя становится ясным словесный оборот «Под фирмой иностранной иноземец» (у Гоголя «под фирмою Брамбеуса»). Об иноземном характере похвал и брани Сенковского писал и Белинский, обыгравший турецкий псевдоним: «Уж не турок ли он в самом деле?»
Эпиграмма на Сенковского была опубликована в «Библиографических записках» в 1861 году П. А. Ефремовым по не дошедшему до нас источнику под заглавием «На О. И. Сенковского». Ее датировка — 1841 год — весьма сомнительна. Эпиграмма относится к 1836 году — ко времени острой полемики передовой русской журналистики с Сенковским. С 1841 годом эпиграмму связывали по недоразумению — считали, что это ответ на критику Сенковским «Героя нашего времени». Однако небольшая уклончивая рецензия в «Библиотеке для чтения» (1840. № 4) не подписана псевдонимом «барон Брамбеус». Поэтому строки о том, что «под фирмой иностранной иноземец // Не утаил себя никак», теряли всякий смысл. Сенковский начал издавать свой журнал в 1834 году. В 1841 году все уже знали, что «барон Брамбеус» — его псевдоним, утаить себя под «его фирмою» было уже невозможно, а в 1836 году (вскоре после полемики Гоголя и Белинского с «Библиотекой для чтения») псевдоним был новым, не столь прозрачным.
В 1952 году в Отделе рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде мне удалось обнаружить в бумагах поэтессы
Е. П. Ростопчиной автограф четырех неизвестных ранее эпиграмм Лермонтова, написанных на двух сторонах небольшого листка бумаги: три эпиграммы написаны чернилами, последняя — карандашом на остававшемся свободном крае листка. С одной стороны листка две эпиграммы на Булгарина, с другой — две эпиграммы на другое лицо3.
(1)
продает Фаддей
Не в первый раз, как вам известно,
Пожалуй, он продаст жену, детей,
И мир земной, и рай небесный,
Он совесть продал бы за сходную цену,
жаль — заложена в казну.
(2)
Россию продает Фаддей
И уж не в первый раз, злодей.
(3)
Се Маккавей-водопийца кудрявые речи раскинул, как сети,
Злой сердцелов! ожидает добычи, рекая в пустыне,
мышцы расправил и, корпий
Вынув клоком из чутких ушей, уловить замышляет
Слово обидное, грозно вращая зелено-сереющим оком,
Зубом верхним о нижний, как уголь черный, щелкая.
(4)
Остаться бе́з носу — наш Маккавей боялся,
на́ воды — и с носом он остался.
Бумаги Ростопчиной в 1872 году, через четырнадцать лет после ее смерти, были проданы в Публичную библиотеку цензором Вильямом Вильямовичем Юзом (1838—1888). Юз, очевидно, не подозревал, что среди принадлежавших ему рукописей был автограф Лермонтова, тем более что подпись Лермонтова была тщательно зачеркнута. Не знали об этом и сотрудники библиотеки. Сохранившаяся среди вновь поступивших материалов была и копия одной из приведенных выше эпиграмм, выполненная рукою Ростопчиной.
В мемуарах и в переписке 30—50-х годов отсутствуют упоминания об этих эпиграммах. Ростопчина не стремилась ознакомить с ними читателей.
Публикация материалов, направленных против Булгарина, могла принести неприятности. С «Северной пчелой» у нее сложились непростые отношения. В 1846 году она на страницах этой газеты опубликовала острое политическое стихотворение «Насильный брак», за которое редактор, не разобравшийся в смысле стихотворения (здесь затрагивался император и его отношение к Польше), получил строгое внушение. Вместе с тем в одном из писем Булгарину 40-х годов Ростопчина расточала комплименты газете и ее издателю: «Журнал Ваш самый народный, он является и в петербургских гостиных, и в уездных закоулках, и в уединенных деревнях... С уверением моего уважения, прошу Вас принять изъявление желания моего, чтоб успех всегда и везде награждал почтенные труды Ваши на поприще нашей литературы и заслуги долголетнего и неистощимого таланта, известного всякому русскому» (Рус. старина. 1901. № 2. С. 407—408).
В воспоминаниях А. М. Миклашевского говорится о том, что Ростопчина лето 1837 года проводила на Кавказе и Лермонтов был на одном из ее вечеров. Если даже мемуарист ошибся и эпиграмма попала к Ростопчиной не сразу, то поэтесса могла получить лермонтовские тексты позднее в Петербурге в 1840-м или 1841 году.
Лермонтовские эпиграммы продолжают пушкинскую традицию, поэт прежде всего подчеркивает антипатриотический, продажный характер деятельности «Видока Фиглярина»4. Еще в юношеские годы Лермонтов, внимательно следивший за журнальной полемикой, писал о Булгарине как о «низком клеветнике».
Что же послужило поводом для лермонтовских эпиграмм?
30 октября 1835 года «Северная пчела» сообщила, что редактор газеты собирается издать книгу (в восьми частях) «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях». К этому номеру газеты было приложено соответствующее объявление. Однако уже через день в отделе «Смесь» появилось новое объявление: «По переменившимся ныне обстоятельствам подписка на сию книгу не принимается» (№ 247. 1 нояб.). Не прошло и месяца, как объявление о подписке снова появилось: «„Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях, ручная книга для русских всех сословий“, сочинение Фаддея Булгарина, в 8 частях, с географическими и археологическими картами, рисунками и палеографическими таблицами, выйдет в свет непременно в течение 1836 года, по прилагаемой при сем нумере «Северной пчелы» программе и на условиях, в ней изложенных». Далее сообщались условия подписки: «Деньги (по пяти рублей за часть) будут выплачиваться по выходе в свет книжек. По числу подписчиков будет напечатано число экземпляров. По отпечатании сочинения цена на него должна возвыситься».
«Литературные известия» (Телескоп. 1835. Т. 29). Заметка была написана в духе знаменитых статей Феофилакта Косичкина (Пушкина) против Булгарина, печатавшихся в «Телескопе» в 1831 году: «...занимательнее всего, — саркастически замечает Белинский, — давно уже известное объявление о новом творении Ф. В. Булгарина: «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях, ручная книга для русских всех сословий». Знаменитый наш нравописатель и романист, по примеру отца всех романистов, великого Шотландца, хочет замкнуть свое блистательное поприще большим историческим творением и в скромном своем объявлении уверяет, что всякий истинный патриот, не-предатель, не-ренегат, должен непременно подписаться на его книгу, которая скоро выйдет, смотря по деятельности сотрудников; и так как подписка на эту книгу безденежная, то, слышали мы стороною, г. Булгарин приобрел уже до десяти тысяч подписчиков... У нас в Москве А. А. Орлов готовит полное издание своих романов... Боже мой! сколько надежд, сколько сладостных надежд!.. Если они исполнятся, пусть тогда ренегаты и безбородые Шеллинги и Гегели доказывают, что у нас нет литературы».
Таким образом, со страниц «Телескопа» зазвучал голос, напомнивший «приятеля» А. А. Орлова — Феофилакта Косичкина. Остроумный прием, примененный Пушкиным в полемике с Булгариным, позволял, обходя цензуру, разоблачить редактора «Северной пчелы». Белинский раскрыл беззастенчиво коммерческий характер булгаринского объявления, различные уловки, рассчитанные на привлечение наибольшего числа подписчиков. Весьма недвусмысленно называл он Булгарина ренегатом и предателем. В словах о том, что книга «скоро выйдет, смотря по деятельности сотрудников», содержался намек на то, что вовсе не Булгарин автор подготовляемой к печати книги. Как известно, автором ее в действительности был сотрудник «Северной пчелы» кандидат философских наук Н. А. Иванов5.
К началу 1837 года вышли три части булгаринского издания. Историческая часть книги представляла собою компиляцию, содержащую множество фактических ошибок. История России была доведена только до 1054 года; первая часть посвящена целиком всеобщей истории.
Книги Булгарина не находили сбыта и залеживались в книжных лавках. Позднее Белинский замечал, что булгаринский «Выжигин» (речь идет о его романе) «уже ни для кого не годится и не читается даже простым народом, хотя и дешево продается на Апраксином дворе вместе с «Россиею» того же автора». Белинский рассматривал булгаринское издание как предприятие «торговое»: «...удачная подписка на неоконченную доселе «Историю русского народа» Н. А. Полевого имела следствием неудачную, и тоже неконченную, «Россию» г. Булгарина».
После выхода в свет трех частей книги Булгарин, для того чтобы спасти положение, напечатал в «Северной пчеле» 30 и 31 марта 1837 года обширное объявление «От издателя книги «Россия» <...> к читателям этого сочинения».
«При всем уважении к трудам моих предшественников и при отвращении моем от всякого фанфаронства и самохвальства, я должен, однако, сказать прямодушно, что я в русской истории вижу совсем не то, что видели в ней мои предшественники... Тяжко самому работать для Истории, самому мыслить и самому открывать новые виды».
Выдавая работу Н. А. Иванова за свою, Булгарин, чтобы замаскировать обман, подробно рассказывал о том, как упорно он трудился: «Я не хочу убираться в чужие перья, да и не имею в этом нужды! На мне одном лежат десять томов, над которыми надобно много и премного думать, много трудиться! Есть где развернуться!»
Выход в свет книги «Россия», разрекламированной «Северной пчелой», и послужил непосредственным поводом для эпиграмм Лермонтова.
Начальные строки первой эпиграммы заключают в себе двойной смысл:
Россию продает Фаддей
в первый раз, как вам известно.
В чем соль сокращенного варианта эпиграмм, тоже совершенно ясно:
Россию продает Фаддей
И уж не в первый раз, злодей.
Речь идет не только о продаже книги «Россия...», но и о предательстве Булгарина в 1811 году, когда он, военнообязанный русской армии, переметнулся на сторону Наполеона.
Все это позволяет датировать эпиграммы 1837 годом. «Северную пчелу» с объявлением Булгарина Лермонтов, очевидно, прочел в Москве, откуда он 10 апреля выбыл на Кавказ. Из текста эпиграмм, написанных на обороте листка, видно, что эпиграммы третья и четвертая созданы на Кавказе, так как речь в них идет о каком-то лице, приехавшем лечиться на воды.
Одновременно с Лермонтовым выступил по поводу булгаринской книги и В. Ф. Одоевский. Он подготовил особую статью для «Литературных прибавлений к „Русскому инвалиду“». Однако А. А. Краевский, только что получивший выговор за некролог Пушкину, не мог ее напечатать.
Статья Одоевского до сих пор оставалась неизвестной. Сведений о ней нет в монографии П. Н. Сакулина, обследовавшего рукописный фонд Одоевского в Публичной библиотеке. Так как этот памфлет представляет несомненный интерес для изучения литературной борьбы 30-х годов, приведем его текст полностью.
Статья о «России», изданной г. Булгариным, помещенная в «Северной пчеле» (1837. № 70, 71)
«Северной пчелы», издаваемой г. Булгариным, известно, сколько в ней было говорено о беспримерных заслугах г. Булгарина, о беспримерной к нему благосклонности публики и о беспримерном ожесточении критиков, завидующих его славе и успехам; все это было говорено с таким искренним жаром и с такой силой, что мы долго не знали, как приступить к разбору книги, изданной г. Булгариным под названием «Россия», не подвергнувшись неумышленно негодованию «Северной пчелы», которой мнение, как всякий легко рассудит, может стоить нам очень дорого.
Наконец, объявление г. Булгарина, помещенное в № 70 и 71 «Северной пчелы» об изданной им книге, совершенно запугало нас, и мы решились с надлежащим уважением обойти эту книгу мимо и ограничиться рассмотрением лишь вышеозначенного объявления, к чему понуждают нас наиболее следующие обстоятельства: в книге «Россия» (извините!), изданной (извините!) г. Булгариным (извините!), могут (извините!) встретиться (извините! извините!) недостатки, — и тогда долго ли нам до беды, но объявление об этой книге есть такое мастерское произведение, которому всякий принесет искренно дань невольного удивления.
Дарования бывают различны; многие умеют написать книгу и не в состоянии написать о нем объявления; таков, например, был Пушкин — он никогда не умел об издаваемых им книгах написать порядочного, красноречивого объявления, которое бы могло вкрасться в душу читателя. Но зато многие другие составили из объявлений самый цветущий у нас род литературы, — а известно — tous les genres sont bons (все жанры хороши).
Кто ежегодно не восхищается объявлениями об издании «Библиотеки для чтения», «Северной пчелы» и других произведений г. Булгарина, Сенковского, и проч., и проч.
Рассматриваемое нами объявление г. Булгарина далеко оставило за собой все прежние произведения сего класса; оно показывает, до какой степени совершенства может быть доведен этот род литературы под рукою человека с различными талантами.
6, какое мастерство возбуждать их любопытство и участие, какое мастерство сказать многое, ничего не говоря, и много говорить, ничего не сказав, что, как известно, есть самое трудное и самое необходимое дело в объявлении. С искренним изумлением мы приступаем к разбору столь чудного произведения: что поэт созидает вдохновением, то критик замечает после долгих трудов, — что сочинителю объявление стоило одного почерка пера, то мы могли открыть только после долгих усилий, но мы не пожалели наших трудов (слог объявлений), ибо думаем, что такой разбор будет самым поучительным уроком для молодых писателей, подготовляющихся прославить себя на поприще объявлений, следуя по стопам великих образцов наших.
Для того, чтобы совершенно вникнуть во все неподражаемые красоты сего творения, сам читатель нуждается в некоторых приготовлениях; он должен преобразиться в помещика, который после сытного обеда ложится на софу и заставляет Ваньку читать себе «Ведомости», или же петербургского барина, который в ожидании партнера для виста любопытствует узнать, что новенького и как бранятся сочинители. Преобразившись в существо того или другого рода, читатель удобнее поймет чудное действие, которое должно произвести на него объявление г. Булгарина о своей книге7.
Намекая на связь Булгарина с III отделением, Одоевский заметил, что критика булгаринской книги может обойтись «очень дорого». И действительно, в журналистике 30-х годов книга Булгарина не могла быть подвергнута критическому разбору. В статье о «Воспоминаниях Фаддея Булгарина» Белинский рассказывал об одном из «блистательных подвигов г. Булгарина по части литературной тактики и любви к правде». В 1838 году Н. А. Полевой в «Сыне отечества» напечатал снисходительный отзыв о книге Булгарина и «только заметил что-то о недостатках приложенных к этой компиляции карт. А перед этим г. Булгарин, разбирая «Уголино», поставил автора этой драмы если не выше Шекспира и Шиллера, то рядышком с ними. И вдруг — о ужас! — через несколько недель, если не дней, г. Булгарин сам протестовал против своей собственной статьи, объявив, что в ней похвалы драме Полевого были следствием camaraderie8! Вот до чего доводит людей излишняя любовь к правде!» Одновременные выступления Лермонтова и Одоевского против
«Современником» и «Литературными прибавлениями к „Русскому инвалиду“». На страницах этих журналов велась борьба с реакционной печатью, и в частности — с Булгариным. Соредактор пушкинского «Современника» В. Ф. Одоевский был и соредактором «Литературных прибавлений...», а затем «Отечественных записок». Именно в этих журналах Лермонтов печатал свои произведения, где моральные вопросы, столь волновавшие поэта, рассматривались в нерасторжимой связи с вопросами социальными и политическими.
В эпиграммах на Булгарина, несмотря на их краткость, в полной мере проявились эти замечательные черты творчества Лермонтова.
Вспоминая о своей встрече с Лермонтовым на Кавказе в 1837 году, Н. М. Сатин отмечал, что поэт был знаком со всем «водяным» обществом; «он писал тогда свою «Княжну Мери» и зорко наблюдал за встречавшимися ему личностями»9.
К числу этих «личностей» принадлежал и тот, кого Лермонтов изобразил в своих эпиграммах под именем «Маккавея». Обе эпиграммы воссоздают отталкивающий облик одного из представителей «водяного» общества, судя по тексту доносчика, агента III отделения.
Прозвище Маккавей Лермонтов дал весьма удачно. Тем самым он намекнул, что речь идет о каком-то воинственном человеке: Маккавей был иудейским полководцем I века до нашей эры, вместе с тем прозвище служило удобным иносказанием: оно вызывало в памяти имя библейского Маккавея — Иуды, а имя Иуды у каждого ассоциировалось с понятием о предательстве Иуды-христопродавца. Лишь через тридцать пять лет после моей публикации современному исследователю А. Н. Маркову удалось установить адресат этих последних эпиграмм. Им оказался генерал Иван Никитич Скобелев (1778—1849). В 1837 году он был на минеральных водах. В письме к М. А. Бакунину о нем резко отозвался В. Г. Белинский. В письме к К. С. Аксакову 14 августа 1837 года Белинский рассказал о своем столкновении со Скобелевым, о том, что тот хотел жаловаться на него императору за резкую статью в газете «Молва». На самом деле статья принадлежала Селивановскому. Интересной была манера разговора Скобелева: он осыпал Белинского комплиментами и с остервенением ругал редактора газеты «Молва» Н. И. Надеждина, так что Белинский понимал, что все ругательства относятся к нему.
как шпион, связанный с III отделением, с А. Х. Бенкендорфом.
В 20-х годах он был генерал-полицмейстером 1-й армии. По доносу Скобелева и его секретных агентов в 1826—1828 годах возникло дело о непозволительных стихах Пушкина «Андрей Шенье». Об этом процессе Лермонтов, очевидно, знал, поскольку один из главных распространителей стихов штабс-капитан А. И. Алексеев, приговоренный 1-й инстанцией к смертной казни, ухаживал за кузиной Лермонтова А. М. Верещагиной и даже сделал ей предложение, а его брат Николай Алексеев был поклонником близкой приятельницы Верещагиной Е. А. Сушковой. Лермонтов увлекался Сушковой и посвятил ей цикл стихотворений 1830 года10.
С особенным рвением Скобелев обращался к доносам в моменты неудачи своей карьеры. В 1837 году он занимал должность инспектора резерва пехоты в Нижнем Новгороде и, конечно, хотел выслужиться. О своей деятельности в этой области (то есть доносах) он почему-то сам писал, что опять «проштырился».
В 1839 году Скобелев стал комендантом Петропавловской крепости.
В «Былом и думах» Герцен пишет, что Скобелев, встретив Белинского, сказал: «Когда же к нам? У меня готов самый теплый каземат, так для вас его и берегу».
«хитросплетенное слово», «злой сердцелов», «водопийца» (по аналогии с «кровопийцей») — дает выразительный портрет Скобелева. Во второй эпиграмме поэт намекает, что в сети доносчика крупной добычи на этот раз не попалось («приехал на воды — и с носом он остался»).
На одном листке оказались эпиграммы, направленные против врагов Пушкина.
Лермонтовское эпиграмматическое мастерство помогло ему создать шедевр политической поэзии — «Прощай, немытая Россия».
Сноски
1 Письма Андрея Петровича Корнилова. 1834—1845. Для семьи. СПб., 1884. С. 15.
2 В. Луначарского в Ленинграде.
3 На обороте листка находятся также два карандашных рисунка Лермонтова, не имеющих отношения к тексту: голова запорожца и мужской профиль. Здесь же в правом нижнем углу можно с большим трудом прочитать зачеркнутую надпись Е. П. Ростопчиной: «Manuscrit de Lermontoff».
4 Прозвище, данное Пушкиным Булгарину, весьма ядовито. Видок — известный французский авантюрист, вор, фальшивомонетчик, одно время глава полиции. Тем самым Пушкин намекает на связь Булгарина с III отделением и на его моральные качества. Фиглярин, фигляр, по словарю Даля, — скоморох, плут, обманщик, двуличный человек.
5 См.: Русский биографический словарь. Т. Ибак — Ключарев. С. 26.
6 Одоевский имеет в виду пространное разъяснение Булгарина на тему о том, почему его издание названо «ручной книгой для русских всех сословий».
7 Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. В. Ф. Одоевского. Переплет 10. Л. 97—98.
8 Приятельство (фр.).
9 Почин. М., 1896. С. 239.
10 О штабс-капитане Алексееве см.: Сушкова А. Записки. Л.: Академия, 1928. С. 107.