Найдич Э. "Конь же лихой не имеет цены" // Найдич Э. Этюды о Лермонтове. — СПб.: Худож. лит., 1994. — С. 199—207.
«Конь же лихой не имеет цены»
Сохранилось более четырехсот картин, акварелей, рисунков, сделанных Лермонтовым. Невольно обращаешь внимание, что на многих из них изображены лошади и всадники.
Нарисованы запряженные тройки, коляски, телеги, всадники-кавалеристы, мчащиеся на конях горцы. Художник стремится передать различные виды движения — от тихой езды до стремительной скачки, породу, норов каждой лошади, любуется их благородной статью, выразительно рисует положение ног, шеи, гривы, хвоста.
Искусствоведы заметили, что мало кому из художников XIX века так удавалось передать движение, скачку, преследование. Ученик Брюллова художник Г. Г. Гагарин, друг Лермонтова, сделал даже две копии с пометкой «d'après Lermontoff» (по Лермонтову) — «Два всадника, стреляющие в горца» и «Джигитовка». Очевидно, Гагарина привлекли экспрессия, динамизм лермонтовской графики.
Обилие коней в изобразительном наследии Лермонтова (они присутствуют также и во многих пейзажах) объясняется жизненными впечатлениями поэта, его отношением к лошадям. Тогда это был почти единственный вид транспорта; лейб-гвардии гусар ежедневно занимался своей лошадью, подобно всем кавалеристам в гусарских, уланских, кирасирских и кавалергардских полках. На Кавказе поэт увидел, какую огромную роль играет конь в жизни горца. Лермонтов, конечно, знал русский фольклор (былины и песни), ориентальные традиции в изображении коня и всадника, традиции рыцарской западноевропейской народной и книжной словесности.
Обратим внимание на рисунки Лермонтова, где изображены только кони: «Конь на свободе», «Несущийся конь», заключительная виньетка к поэме «Аул Бастунджи», листы из альбома М. А. Урусова, где нарисованы кони, мчащиеся в разных направлениях.
Здесь художник сосредоточен на образе лошади, ее эстетическом восприятии.
Образ скачущего коня, как верно заметил Ираклий Андроников, был вместе с тем символом быстроты и свободы. Вспомним лермонтовского «Узника» (1837):
мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня.
Свобода, сиянье дня, любовь, уносящий всадника из неволи конь — заветные мечты заключенного, а в символическом контексте стихотворения — мечты каждого человека.
«Измаил-Бей» (1832):
Конь спотыкается под ним,
Храпит, как будто гибель чует,
И встал. Дивится, слез седок
видит пропасть пред собою,
А там, на дне ее поток
Во мраке бешеной волною
Шумит...
Конь спасает героя, а потом через силу помогает ему достичь желанного приюта.
Далеко от сраженья, меж кустов,
Питомец смелый трамских табунов,
Расседланный, хладея постепенно,
Лежал издохший конь, и перед ним,
исполненный живым,
Стоял черкес, соратника лишенный.
Слово «соратник» имеет здесь свой первоначальный смысл: конь — товарищ в бою. Лермонтов знал, что аул Трам в Пятигорье, где происходило действие поэмы, славился породой своих коней.
В поэме «Аул Бастунджи» (1832—1833) целых пять октав посвящено верному коню героя:
Селим седлает верного коня,
медной гриву разбирая...
Горяч и статен конь твой вороной!
красный угль, его сверкает око!
Нога стройна, косматый хвост трубой;
И ло́снится хребет его высокой,
черный камень, сглаженный волной!
Размашисто скакал он, и кремни,
Как брызги рассыпаяся, трещали
Под звонкими копытами. Они
Сырую землю мерно поражали;
долго вслед ущелия одни
Друг другу этот звук передавали,
Пока вдали, мгновенный, как симун,
Не скрылся всадник и его скакун...
Как дух изгнанья, быстро он исчез
пеленой волнистого тумана!..
Описания, передающие убранство коня, особенности его характера, телосложения, ходовых качеств отличаются картинностью и точностью.
Они сопоставимы с рисунками Лермонтова, выполнены в том же художественном ключе. Но есть и различие: картина как бы озвучена, усилена поэтическими сравнениями, прямыми характеристиками («товарищ быстроногий» и др.).
Рассказ о смерти коня вплетается в драматическое действие поэмы «Аул Бастунджи»
...К коню в смущенье Акбулат бежит;
надеждой снова заблистало:
«Спасибо, друг, не позабыл меня».
И гладит он издохшего коня.
«Хаджи Абрек» (1833—1834), где всадник разговаривает с конем, называет его «дорогим другом» и даже размышляет не только от своего имени, но объединяя себя и коня местоимением «мы». Завершается фрагмент поэмы строками:
Они почуют издалёка,
мы с тобою дети рока!
В поэме конь становится участником происходящего.
Отношение горцев к коню во многом совпадает с авторским.
В произведениях Лермонтова смыкаются бытовые, воинские и фольклорные мотивы.
Приведем одну из самых сильных строф в поэзии Лермонтова:
кто посреди нагих степей
Меж дикими воспитан табунами;
Кто приучен был на хребте коней,
Косматых, легких, вольных, как над нами
Златые облака, от ранних дней
кто, главой припав на гриву,
Летал, подобно сумрачному диву,
Через пустыню, чувствовал, считал,
Как мерно конь о землю ударял
Копытом звучным и вперед землею
был кидаем с быстротою.
Эти строки поэмы «Сашка» из финальной ее части.
В 1838 году в журнале «Библиотека для чтения» был напечатан очерк одного из лучших знатоков Востока О. И. Сенковского «Поэзия пустыни», а ранее в «Полярной звезде» появился его прозаический перевод — переделка арабской касыды «Витязь буланого коня» (с примечанием: «Пустынные арабы так страстно любят коней своих и столь ими гордятся, что от масти или имен своих бегунов дают себе прозвища»).
Образ пустыни возник у Лермонтова и в восточном сказании «Три пальмы» («В песчаных степях аравийской земли...»):
стан худощавый к луке наклоня,
горячил молодого коня.
И конь на дыбы поднимался порой,
И прыгал, как барс, пораженный стрелой.
Заметим, что в стихотворении «М. А. Щербатовой» (1840) Лермонтов прибегает к сравнению:
Как ветер пустыни,
нежат и жгут ее ласки.
В «Споре» (1841) движущиеся войска поднимают пыль:
Веют белые султаны,
Как степной ковыль,
Мчатся пестрые уланы,
пыль.
Пыль, поднятая конем, а чаще целым войском, — излюбленный мотив эпоса многих народов. Образ пыли становится иносказанием, символом поездок, деятельной жизни воина... (башкирский «Джангар», киргизский «Манас» и многие другие произведения).
Изображая в «Споре» дряхлый, заснувший Восток, Лермонтов пишет:
Бедуин забыл наезды
Для цветных шатров
поет, считая звезды,
Про дела отцов.
Тема Востока часто связана у Лермонтова с образами всадника и лошади:
Я знаю, чем утешенный
По звонкой мостовой
скакал как бешеный
Татарин молодой.
Недаром он красуется
Перед твоим окном
И твой отец любуется
жеребцом.
(«Свидание», 1841)
Лермонтов сравнивал спину коня с «камнем, сглаженным потоком» («Измаил-Бей»), с «черным камнем, сглаженным волной» («Аул Бастунджи»). Это сравнение заимствовано у Гюго из его сборника «Восточные мотивы» (стихотворение «Прощание Аравитянки»). Это наблюдение сделано в исследовании Э. Дюшена «Поэзия М. Ю. Лермонтова в ее отношении к русской и западноевропейским литературам» (Казань, 1914). В. Э. Вацуро обратил внимание на то, что сравнение было снабжено прозаическим переводом из Му аллахи Тарафы (средневекового поэта Аравии): «Его круп подобен камню в потоке, выглаженному быстротекущей струей». Этот образ, отмечает Вацуро, очень характерен для поэзии пустыни, вместе с тем Лермонтов «синтезирует, объединяет жизненные и литературные впечатления». Однако самое главное заключается в восхищении конем, в восприятии Лермонтовым окружающего мира. Конь для него — одно из чудес природы, существо, радующее человека, помогающее ему.
На фоне русской поэзии своего времени Лермонтов в этом отношении совершенно самобытен.
«Кобылица молодая...» (1828), «Конь» («Песни западных славян», 1833—1835) обращался к иноземным источникам. Причем в обоих стихотворениях внимание сосредоточено не столько на лошади, сколько на отдельных ситуациях: в первом случае — неизбежности смирения, подчинения коня человеку; во втором — на предчувствии конем неотвратимой гибели своего хозяина.
Что касается образов «Медного всадника» и «Мертвых душ» (птица-тройка), то они воспринимаются как символы.
Поэты пушкинского круга упоминали лошадь мимоходом. Так было и в гусарских стихотворениях Дениса Давыдова, и в известных стихотворениях П. А. Вяземского «Коляска», «Дорожная дума», «Еще тройка». В последнем стихотворении из сорока строк только две начальные рисуют тройку.
Бенедиктов в стихотворении «Чудный конь» (1835) дает образ Пегаса:
Конь земной травы не щиплет
не спит в земной пыли, —
Он все ввысь — и искры сыплет
На холодных чад земли.
В другом стихотворении — «Наездница» (1835) — изображена
...Властелинка над статным животным,
деве покорен неистовый конь.
П. Ершов в поэме «Конек-горбунок» наделил своего героя волшебными свойствами.
В 1837 году, находясь на Кавказе, Лермонтов записал турецкую сказку «Ашик-Кериб», где появляется белый конь, который «летит, как ветер», «быстрее мысли» и переносит героя от Арзиньяна до Тифлиса вместо двух месяцев езды за два дня.
Все остальные кони Лермонтова были вполне реальными, хотя в нескольких произведениях Лермонтов обращался к фольклорным мотивам.
В «Казачьей колыбельной» (1838) «сцена проводов матерью молодого сына-казака, быть может, навеяна довольно распространенным песенным мотивом — проводом молодца красной девицей или молодой женой, которые стоят у стремени у правого»1.
«Измаил-Бее» (1832):
...Любезный странник, все готово!
Твой конь прекрасен, не страшна
Ему утесов крутизна,
Хоть вырос он в краю далеком;
нем дикость гордая видна,
И ло́снится его спина,
Как камень, сглаженный потоком;
Как уголь, взор его блестит,
Лишь наклонись — он полетит;
я гладила, ласкала,
Чтобы тебя он, путник, спас
От вражей шашки и кинжала
В степи глухой, в недобрый час!
Здесь песенно-фольклорный мотив соединен с подробнейшим описанием коня. Подобное сочетание мы находим в поэме «Демон» (1839). Оно заканчивается трагически:
лихой, ты господина
Из боя вынес как стрела,
злая пуля осетина
Его во мраке догнала!
Фольклорный мотив «конь привозит домой мертвого всадника» в повествовании Лермонтова обогатился чертами, свойственными его индивидуальной художественной манере.
«Герое нашего времени». Лермонтов передает горскую песню:
Золото купит четыре жены,
Конь же лихой не имеет цены:
Он и от вихря в степи не отстанет,
Он не изменит, он не обманет.
«Измаил-Бее».
ее отца.
В народном горском эпосе обычно восхищение красотой женщины идет рядом с признанием чудесных свойств коня. Это подтверждает высказывание Максима Максимыча («Герой нашего времени): «Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная, как смоль, ноги — струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы».
Печорину принадлежат слова о девушке в повести «Тамань»: «Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также насчет красоты. В ней было много породы... порода в женщинах и лошадях великое дело...»
Фраза Печорина о внешности княжны Мери вызвала замечание Грушницкого: «Ты говоришь об хорошенькой женщине, как об английской лошади».
«Герой нашего времени», дает портрет Печорина: «Несмотря на светлый цвет волос, усы его и брови черные — признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади».
Лошадь в «Герое нашего времени» упоминается не только в сравнениях, но и занимает определенное место в сюжете «Бэлы» (Карагёз), в отдельных эпизодах романа. Наиболее примечательна из них скачка Печорина из Кисловодска в Пятигорск за уехавшей Верой: «Я беспощадно погонял измученного коня, который, хрипя и весь в пене, мчал меня по каменистой дороге... Но вдруг, поднимаясь из небольшого оврага, при выезде из гор, на крутом повороте он грянул на землю. Я проворно соскочил, хочу поднять его, дергаю за повод — напрасно; едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы, чрез несколько минут он издох...»
На другой день Печорин «узнал близ дороги труп коня; седло было снято — вероятно проезжим казаком — и вместо седла на спине его сидели два ворона. — Я вздохнул и отвернулся».
Эти строки свидетельствуют, что даже в самых значительных произведениях Лермонтов не может обойти образ лошади, проявляя свою привязанность к ней и сочувствие как к дорогому живому существу. Это видно и в письме Лермонтова к Е. А. Арсеньевой. В апреле 1836 года он пишет ей из Царского Села: «Лошади мои вышли, башкирки, так сносны, что чуда, до Петербурга скачу — а приеду, они и не вспотели; а большими парой, особенно одной все любуются, — они так выправились, что ожидать нельзя было».
«...лошадей тройку тебе купила, и говорят, как птицы летят, они одной породы с буланой и цвет одинакой, только черный ремень на спине и черные гривы, забыла, как их называют, домашних лошадей шесть, выбирай любых...»
«Лошадь у генерала я еще не купил, а уже говорил ему об этом, и он согласен». Речь шла о генерале М. Г. Хомутове и принадлежащем ему одном из лучших в лейб-гвардии гусарском полку коне Парадёре. Вскоре Лермонтов сообщил Арсеньевой: «Я на днях купил лошадь у генерала и прошу вас, если есть деньги, прислать мне 1580 рублей; лошадь славная и стоит больше, а цена эта не велика».
Образы лошадей в произведениях Лермонтова, изображение поэтом их повадок и настроений, взаимоотношений коня и всадника делают его предшественником литературы, где конь становится главным героем. Назовем в этом ряду «Холстомера» (с подзаголовком «История лошади») Л. Н. Толстого, «Изумруда» А. И. Куприна, стихотворения Есенина «Табун», «Пантократор», «Сорокоуст», Маяковского «Хорошее отношение к лошадям», Слуцкого «Лошади в океане», стихотворения о лошадях Велемира Хлебникова, из которых самое удивительное перекликается с представлением Лермонтова о коне как о чуде, о высокой ценности природы:
умирают кони — дышат,
Когда умирают травы — сохнут,
умирают солнца — они гаснут,
Когда умирают люди — поют песни.
«История одной лошади»: «Нас потрясали одни страсти. Мы оба смотрели на мир, как на луг в мае, как на луг, по которому ходят женщины и кони».
Сноски
1 Мендельсон М. Народные мотивы поэзии Лермонтова // Венок Лермонтова. М.; Пг., 1914. С. 194.