Найдич Э. "Мечты поэзии, создания искусства..." // Найдич Э. Этюды о Лермонтове. — СПб.: Худож. лит., 1994. — С. 141—155.
«Мечты поэзии, создания искусства...»
Эта строка из лермонтовской «Думы», напечатанной в первой книжке журнала «Отечественные записки», которые с 1839 года стали издавать А. А. Краевский и В. Ф. Одоевский.
Заключенное в «Думе» печальное слово о современном поколении с его душевной апатией, бездействием стало программным для журнала.
Утверждение о том, что искусство и поэзия «восторгом пламенным наш ум не шевелят», было одним из сигналов серьезного бедствия, общественного неблагополучия.
В третьем номере «Отечественных записок» за 1839 год опубликовано стихотворение «Поэт», целиком посвященное судьбам поэзии в современном мире. Оно было написано раньше, чем «Дума». Лермонтов сравнил поэзию с кинжалом:
золотой он блещет на стене —
Увы, бесславный и безвредный!
.............
В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,
Свое утратил назначенье,
злато променяв ту власть, которой свет
Внимал в немом благоговенье?
.............
Но скучен нам простой и гордый твой язык,—
Нас тешат блёстки и обманы;
ветхая краса, наш ветхий мир привык
Морщины прятать под румяны...
Здесь заключен комплекс идей, которые обсуждались в русской и европейской литературе, публицистике и философии.
На страницах журнала «Московский наблюдатель» появилась статья поэта и критика С. П. Шевырева «Словесность и торговля» (1835. Март. Кн. 1), в том же номере напечатано стихотворение Е. А. Баратынского «Последний поэт», где говорилось о конце поэзии в промышленном веке. Весьма популярным стал поэт В. Г. Бенедиктов, которого некоторые критики ставили выше Пушкина.
На страницах журнала «Телескоп» (1835. № 11) выступил Белинский, назвавший стихотворения Бенедиктова «поэтическими игрушками». Развивая свою мысль, критик писал, что эти стихотворения вычурны, риторичны, в них «фальшивый блеск», натяжки, ложный колорит поэзии, приданный самым прозаическим выражениям, отсутствие мысли. Суровый приговор объяснялся неприемлемостью метафорического, порою изысканного языка романтизма.
«Поэте» (в строках, приведенных выше) сказал об утрате поэзией прежнего значения, о губительной власти золота. Об этом писали Бальзак и Стендаль, а в России Гоголь в «Портрете» и «Невском проспекте». В мире лжи и обмана нет места искусству.
О конце поэзии в современном мире писал Гегель в лекциях по эстетике. Их посмертная публикация завершена в 1836 году.
В сравнительно небольшом стихотворении охвачен целый круг вопросов. Упадок искусства связывается с «изнеженным веком» — со стремлением к неге, комфорту, бездуховности. В «Маскераде» (1835) баронесса Штраль говорит о князе Звездиче как о человеке, в котором «отразился век, век нынешний блестящий, но ничтожный»... «Все хочешь ты иметь, а жертвовать не знаешь...» «Блёстки и обманы» — это не просто поэзия-игрушка, а литература, отвечающая извращенным потребностям.
Когда-то поэзия звучала, «как колокол на башне вечевой, во дни торжеств и бед народных», звала к гражданским идеалам. Лермонтов вспоминает эти традиции и выражает сомнение:
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?
никогда на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?
В слове «презренье» выступает его первоначальный, утраченный теперь смысл, зафиксированный в толковом словаре Даля: презрение — пренебрежение. К тревогам и сомнениям, к сложности задач, стоящих перед искусством, Лермонтов вернется в последующих стихотворениях на эту тему.
Лермонтов не включил стихотворение «Поэт» в сборник своих стихотворений 1840 года, где были напечатаны «Не верь себе» и «Журналист, читатель и писатель». Между тем все его стихотворения, опубликованные к этому времени в «Отечественных записках», вошли в сборник.
1) уехал из Петербурга в начале мая 1840 года.
Краевский, который редактировал сборник, 21 июня обратился к цензору А. В. Никитенко и подчеркнул, что «почти все стихотворения напечатаны (я отметил, где именно, при каждом стихотворении), кроме поэмы «Мцыри» и трех последующих, имеющих напечататься в „Отечественных записках“». Сообщая точные библиографические справки о каждом стихотворении, Краевский не мог по небрежности пропустить стихотворение «Поэт».
Очевидно, план сборника он обсудил с Лермонтовым. Во всяком случае, расположение стихотворений в сборнике, который открывается «Песней о купце Калашникове», а завершается стихотворением «Тучи», написанном накануне отъезда, строгий отбор произведений говорят о том, что сборник сформирован автором. Исключение «Поэта», написанного в начале 1838 года, скорее всего объясняется тем, что изменилась литературная позиция Лермонтова, развернутая в последующих стихотворениях. Одного желания поэта («Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?»), как бы оно ни было сильно, недостаточно, чтобы изменить сложившуюся в литературе кризисную ситуацию.
В «Не верь себе» (Отеч. записки. 1839. № 5) Лермонтов истоки кризиса видит во взаимоотношениях поэта и читателей, а выход — в пересмотре самых основ творчества, чтобы оно было действенно. Очевидно, необходимо освободиться от прежних его особенностей, сужающих поэтический диапазон.
«лазаретной поэзии», содержащей жалобы и говорящей о страданиях.
«Не верь себе» посвящено истинной поэзии, оказавшейся ненужной и неинтересной читателям. С таким положением автор не может не считаться.
Лермонтов переосмыслил слова французского поэта Барбье, взятые в качестве эпиграфа: он заменил «Какое дело мне...» на «Какое дело нам...», тем самым вложив в уста «толпы» отрицание не эпигонского романтизма, а лирической поэзии вообще.
Пафос стихотворения не в противопоставлении поэта и толпы, а как раз в обратном. Страдания поэта и «толпы» во многом одинаковы, толпа «измята тяжелою пыткой жизни», ее переживания, так же как у поэта, сложны.
Автор обращается к молодому мечтателю с укором:
верь, не верь себе, мечтатель молодой,
Как язвы, бойся вдохновенья...
В финале стихотворения сделан вывод:
Поверь: для них смешон твой плач и твой укор,
С своим напевом заучённым,
разрумяненный трагический актер,
Махающий мечом картонным...
Это заявление автора во многом совпадает с голосом «толпы», переданном в эпиграфе: «Какое нам, в конце концов, дело до грубого крика всех этих шарлатанов, торговцев пафосом, мастеров напыщенности и всех плясунов, танцующих на фразе?»
Что же это за осуждающие речи автора? Они обращены к самому себе. «Молодой мечтатель» и автор одно лицо. Отсюда и заглавие: «Не верь себе». Стихотворение — самоосуждение автора, и, как всегда у Лермонтова, бескомпромиссное.
Совпадение, идентичность образа автора и «молодого мечтателя» легко доказать. Мечта — одно из важнейших для Лермонтова понятий, отнюдь не обозначающее беспочвенное романтическое мечтательство. Тема мечты, воображения — проходит через все творчество.
«Думе» «создания искусства» и «мечты поэзии» стоят в одном ряду. Мечта — неотъемлемая часть творчества, говорит Поэт в «Журналисте, Читателе и Писателе»: «И мир мечтою благородной пред ним очищен и обмыт». В стихотворении, обращенном к М. П. Соломирской, содержатся типично лермонтовские строки: «Я был свободен на мгновенье / Могучей волею мечты».
Осуждение «молодого мечтателя» начинается с отрицания вдохновения. Это естественно, потому что вдохновение — основа, необходимое условие поэзии.
Слова о болезненности вдохновения передают опыт не только «молодого мечтателя», но и автора. Вспомним описание процесса творчества в «Журналисте, Читателе и Писателе». «Болезненный безумный крик из груди рвется». Сама строка «оно — тяжелый бред души больной» повторена в сентябре 1838 года в посвящении к «Демону», обращенном к В. А. Лопухиной:
И примешь за игру иль сон воображенья
Больной души тяжелый бред.
«Иль пленной мысли раздраженье» — строгая авторская характеристика. Лермонтов постоянно пишет о роли мысли в процессе своего творчества: «Пишу, что мыслю, мыслю, что придется» (поэма «Сашка»), «Пером сердитым водит ум» («Журналист, Читатель и Писатель»). В «Не верь себе» объясняется, почему мысль «пленная»: «В нем признаков небес напрасно не ищи». «Пленная мысль» — это мысль земная, «конечная», а потому зависимая и несвободная!
В последующих строках автор советует «молодому мечтателю» отказаться от любого самораскрытия:
Закрадется ль печаль в тайник души твоей,
Зайдет ли страсть с грозой и вьюгой —
Не выходи тогда на шумный пир людей
своею бешеной подругой...
Он предлагает покончить с теми особенностями поэзии, которые свойственны ему самому и без чего немыслима лирическая поэзия, — передавать в стихах то, что кажется невыразимым («Стихом размеренным и словом ледяным не передашь ты их значенье»).
«Великий поэт, говоря о себе самом, о своем Я, говорит об общем, о человечестве», — писал Белинский в статье «О стихотворениях М. Лермонтова» (1840). Упреки толпы в торговле чувствами также «подрывают основы поэзии», поскольку без публикации произведений нет литературы, так же как без «невыразимого» нет поэзии.
В трудах Б. Эйхенбаума и Л. Гинзбург сделано наблюдение, что в «Не верь себе» Лермонтов разрушил обычное для романтической поэзии противопоставление поэта и толпы. Толпа изображена здесь сложно и трагично. Она не принимает поэзии жизненных противоречий и страданий также и потому, что не подготовлена к этому в силу неразвитости своего сознания — «простодушия». Эпитет «простодушный» встретится вскоре в предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени»: «Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения».
Стих «Играючи идет толпа своей дорогою привычной» — значителен, как любая строка этого стихотворения. Здесь говорится о том, что народ даже не понимает своего трагического положения, хотя «из них едва ли есть один, тяжелой пыткой не измятый».
Ф. Самарину: «Хуже всего не то, что некоторые люди терпеливо страдают, а то, что огромное большинство страдает, не сознавая этого» (Воспоминания. С. 382. Пер. с фр.).
«Преступленья и утраты» — нечто обычное для «толпы», под преступлениями здесь, конечно, разумеется нарушение нравственных норм (от слова «преступать» — нарушать). Поэтому преступления и утраты поставлены в один ряд.
Молодой поэт М. П. Розенгейм послал свои стихотворения Лермонтову, который посоветовал ему чаще перечитывать «Не верь себе».
Начинающий поэт пытался после выхода в свет «Стихотворений Лермонтова» 1840 года полемизировать с лермонтовским скептицизмом и отрицанием в своих неуклюжих, тяжеловесных стихах и получил названный выше совет. О полемике В. Ф. Одоевского по поводу «Не верь себе» рассказано в этюде о повести «Штосс».
Аналитическое рассмотрение рядового читателя — «толпы», признание зависимости литературы от ее потребителя было новым словом в русской поэзии. Поражало и мужество Лермонтова, сказавшего самому себе (и всей России!) суровую правду о поэзии в современном мире.
«Журналист, Читатель и Писатель» (Отеч. записки, 1840. № 14) связан с конкретным событием — выходом в свет романа «Герой нашего времени». Лермонтов, находясь в марте 1840 года под арестом, ожидал появления своей книги и размышлял о том, как она будет встречена читателями и журналистикой. По своему жанру стихотворение напоминает пушкинский «Разговор книгопродавца с поэтом» (1824) — своего рода декларацию перед появлением в книжных лавках первой главы «Евгения Онегина». В «Не верь себе» действовали поэт (он же «молодой мечтатель») и «толпа». Теперь охвачены все участники литературного процесса — писатель, журналист и читатель. Однако в монологи писателя вводится образ «толпы» — рядовых читателей из простого народа, с которыми должен считаться поэт. Историки литературы искали прототипов действующих лиц. Особенно повезло Журналисту. В нем видели некоторые черты Николая Полевого, ведущего в это время полемику с «Отечественными записками». Вскоре это предположение, выдвинутое выдающимся историком литературы и журналистики Н. И. Мордовченко, безоговорочно вошло в труды, статьи и комментарии к сочинениям Лермонтова. Поиски прототипов, как мы увидим дальше, не плодотворны. Поэт дал обобщенные образы Журналиста, Читателя и Писателя, хотя совершенно очевидно, что монолог писателя выражает позицию Лермонтова. Речь писателя занимает ровно половину стихотворения, ему принадлежит последнее слово.
На вопрос Журналиста: «Ну, что вы пишете? Нельзя ль узнать?» Писатель отвечает: «Да ничего». Все столь модные романтические темы «давно описаны, воспеты».
Словами «О чем писать?» начинается заключительный монолог Писателя, где говорится о двух видах вдохновения — «дневном» и «ночном», о светлой поэзии, когда «с отвагой благородной Поэт на будущность глядит», и поэзии отрицания, аналитической, когда поэт выступает как «судья безвестный и случайный».
Сложность и горечь позиции писателя в том, что оба пути для него органичны и оба неприемлемы. Первый путь близок сердцу поэта; в основе «благородной мечты» лежит не поэтический произвол, а «мысли, дышащие силой». И все же такая поэзия представляется ему «воздушным, безотчетным бредом», эти «странные творенья» не нужны обществу («Их осмеет, забудет свет»). Первый путь во многом напоминает лирику «молодого мечтателя» из «Не верь себе»:
Случится ли тебе в заветный, чудный миг
в душе давно безмолвной
Еще неведомый и девственный родник,
Простых и сладких звуков полный...
Второй путь — «ночное вдохновение» — как бы вбирает намеченное в «Не верь себе» раскрытие страданий и переживаний самого поэта («Закрадется ль печаль в тайник души твоей...») и «тяжелую пытку жизни», «преступления и утраты» «толпы», общества. В «Не верь себе» они оставались за пределами творчества «молодого мечтателя». «Ночная поэзия» делает поэзию писателя еще более трудной. Если раньше самораскрытие оказывалось не нужным и даже смешным, то теперь поэт может быть не только не понят, но даже враждебен «толпе»:
Чтоб бранью назвали коварной
пророческую речь...
Читатели не подготовлены к жестокому суду над обществом:
Но, право, этих горьких строк
Неприготовленному взору
Я не решуся показать...
Чтоб тайный яд страницы знойной
Смутил ребенка сон спокойный
И сердце слабое увлек
В свой необузданный поток?
«Героя нашего времени». Высказав свои опасения, писатель снова задает вопрос «о чем писать?» и в последнем четверостишии сообщает, что готов отказаться от художественного творчества:
Такой тяжелою ценою
Я вашей славы не куплю...
В момент, когда Лермонтов создавал свое стихотворение, в марте 1840 года в Москве у С. Т. Аксакова перед сравнительно широкой аудиторией Гоголь прочитал главы из первого тома «Мертвых душ».
В лирическом вступлении к седьмой главе он сказал о судьбе писателя, «дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных повседневных характеров... дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи». Сходны мысли Лермонтова и Гоголя об отношении к такому писателю: «Не признает сего современный суд и все обратит в упрек и поношение... Сурово его поприще, и горько почувствует он свое одиночество».
«возвышенным строем своей лиры», с «завидным прекрасным уделом».
Лермонтов настроен более скептично: обе стороны вдохновения («дневное» и «ночное»), оба направления поэтической мысли обречены на непонимание или на враждебное отношение читателей. При этом отрицание для Лермонтова было (в жанровом смысле) шире гоголевской сатиры — аналитический роман, социально-психологический портрет современного поколения в стихотворениях-размышлениях и т. п.
Изображение взаимоотношений между Журналистом, Читателем и Писателем, отдельных деталей стихотворения, как это будет показано ниже, опирается на опыт издания «Отечественных записок» в 1839 году, хорошо известный Лермонтову. Оба редактора журнала были его друзьями, а сам поэт активным его участником.
Прежде всего отведем имя Полевого как прототипа Журналиста. Отрицательное отношение к образу журналиста — плод недоразумения.
Журналист — собирательный образ:
в наше положенье!
Читает нас и низший круг:
Нагая резкость выраженья
Не всякий оскорбляет слух;
Приличье, вкус — все так условно;
деньги все ведь платят ровно!
Здесь речь идет не о том, что журналист готов за деньги писать все что угодно. Журналист должен считаться со вкусами читателей, которые, независимо от круга, к которому они принадлежат, платят за журнал одну и ту же плату:
Четверостишие о деятельности журналиста:
Читал я. Мелкие нападки
На шрифт, виньетки, опечатки,
тонкие на то,
Чего не ведает никто, — вовсе не свидетельствует о каких-то специфических приемах Полевого.
Общим бедствием журналов было огромное количество опечаток. Булгарин прислал в «Отечественные записки» перечень замеченных опечаток за целый год, кроме того эти строки даны через призму восприятия читателя, принадлежащего (это следует из текста стихотворения) к высшему, образованному кругу общества. Об отношении к литературным журналам того времени говорится в статье В. Ф. Одоевского: «Так называемый высший круг не ведал тогда, что творится в русской литературе; для него гг. Булгарины и Сенковские были такие же литераторы, как Пушкин и Грибоедов». Литературная борьба представлялась «в виде взаимной зависти между литераторами, которые непристойно бранятся и которых следовало бы унять, где нет ни правых, ни виноватых».
В тирадах Журналиста многое объяснится, если обратиться к написанной В. Ф. Одоевским (под псевдонимом С. Размоткин) повести «Утро журналиста» (Отеч. записки. 1839. № 12). Прототип Журналиста в этой повести — Краевский. Через всю повесть проходит забота журналиста о читателях, стремление выпустить вовремя очередной номер журнала. «А знаешь ли, что такое наши читатели? — задает вопрос журналист. — Их немного, но их тысячи классов. Добросовестный издатель должен стараться, чтобы в каждой его книжке было что-либо по вкусу каждого из его читателей».
Типический характер имеют и другие слова Журналиста:
мне: судьбою несть
Даны нам тяжкие вериги.
Скажите, каково прочесть
Весь этот вздор, все эти книги, —
И все зачем? — Чтоб вам сказать,
их не надобно читать!..
Журналист говорит от имени всего журналистского цеха. Тем не менее здесь зафиксированы постоянные жалобы Краевского на огромный объем работы по чтению рукописей и книг, особенно в 1839 году, когда еще большинство рецензий в разделе «Современная библиографическая хроника» приходилось писать ему. Эти жалобы передает В. Ф. Одоевский в повести «Утро журналиста».
«Журналист улыбнулся и молча указал на огромную кипу рукописей... Это все надобно прочесть... Сотая часть из всего этого, может быть, попадет в мой журнал; но чтобы найти ее, надобно прочитать остальные девяносто девять». Весьма характерна манера «Отечественных записок» 1839 года заканчивать рецензии словами о вздорности книг, о том, что к ним не нужно обращаться. Вот несколько концовок: «Это пустота, совершенная пустота», «Точно такой же вздор, как „Сказки о Бове королевиче“», «Дубовая бумага, дубовая печать, дубовый стих без меры и смысла», «Спрашиваем вновь: к чему это?», «Слава богу! На столько вздорных книг, прочтенных нами, наконец одна дельная статья».
Наша мысль заключается вовсе не в том, чтобы видеть в Краевском прототип журналиста, но при создании типического образа журналиста Лермонтов, конечно, использовал свой личный опыт, в том числе контакты с Краевским.
Ведь журналист, читатель и писатель должны иметь точки соприкосновения. Журналист приходит домой к писателю и ведет с ним беседу. Это люди близкого круга. Разумеется, домашнее общение между Лермонтовым и Полевым было начисто исключено.
Так, например, он сообщает об эпиграфе к стихотворению: «Мы уже указывали на особенности положения Лермонтова, имевшего в одно и то же время и отношения к аристократическим кружкам, и к кружкам литературным, одинаково его не удовлетворявшим. Живя своей собственной внутренней жизнью, он вправе был сказать, что „поэты походят на медведей, питающихся тем, что сосут собственную свою лапу“».
Смысл эпиграфа в признании Поэта как создателя духовных ценностей. Поэты создают, читатели потребляют, а журналисты посредники между ними — таков ход мысли Лермонтова. В речах каждого из трех героев звучат ноты, соответствующие их положению в системе писатель — журналист — читатель.
В 1957 году удалось установить источник лермонтовского эпиграфа, иронически подписанного Лермонтовым «Inédit» (фр. неизданное). Эти слова — перевод афоризма Гете из его «Изречений в стихах».
«безукоризненный человек хорошего высшего общественного тона», «лицо из высшего круга... глядящее на литературу, не скажем, как на приятную забаву, нет, глядящее на нее серьезнее: как на полезную пищу для тонкого воспитания и вереницей именитых предков дрессированного ума. Его слова даже заставляют симпатизировать ему...» Замечание Висковатова подтверждается словами Журналиста, который, отвечая Читателю, говорит: «Читает нас и низший круг». Следовательно, в образе читателя представлен человек высшего круга. Как справедливо заметила Э. Герштейн, Висковатов прав, утверждая, что взгляды читателя, его снисходительно-поучающий тон, презрительное отношение к журналистике вовсе не отличаются глубиной и не выражают позиции Лермонтова. Стремление увидеть в образе Читателя П. А. Вяземского не представляется убедительным. Цитата из раннего его произведения, где имеется каламбур: «Журналы наши так грязны, что их не иначе можно брать в руки, как в перчатках», — ничего не означает. Лермонтов мог просто воспользоваться фразой, получившей широкую известность.
В образе Читателя Лермонтов нарисовал представителя образованного, высшего круга общества. В нем переданы общие особенности любого читателя литературных журналов и специфические свойства данного круга.
О Читателе, выходящем за пределы высшего круга, Лермонтов в заключительном монологе Писателя сказал главные слова, определяющие основу стихотворения. Слова читателя о современной литературе («Стихи — такая пустота», «Возьмешь ли прозу? Перевод» и др.) характеризуют действительное положение в литературе. В 1836—1839 годах расцвела ложновеличавая школа и ее орган «Библиотека для чтения». Гоголь с 1836 года почти ничего не печатал. Пушкин погиб, а его литературные соратники по «Современнику» печатались очень мало. Отсюда слова в диалоге Читателя и Журналиста:
Читатель
например, приятель мой:
Владеет он изрядным слогом,
И чувств и мыслей полнотой
Он одарен всевышним богом.
это так, — да вот беда:
Не пишут эти господа.
Едва ли следует искать точное имя приятеля, но Э. Герштейн права, указывая, что речь идет о писателях пушкинского круга.
«Журналист, Читатель и Писатель» — одно из самых высоких достижений поэзии Лермонтова.
«Поэт», «Не верь себе», «Журналист, Читатель и Писатель» целиком посвящены проблемам поэзии. Образ «Пророка» (1841) имеет более широкое значение.
«Поэт» (1838) говорится о современной Лермонтову поэзии, отказавшейся от своей высокой миссии, превратившей ее в игрушку: «Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк!» — восклицает автор.
Иная проблема в «Не верь себе» и «Журналисте, Читателе и Писателе». Здесь развивается сложная и драматическая тема взаимоотношений писателя и читателей («толпы»). Возникают опасения, что поэт-судия, раскрывающий пороки общества, может оказать на него дурное влияние или вызвать ненависть и брань.
«Пророке» (1841). На этот раз дело не в жестоком изображении общественных пороков, а в нравственной проповеди:
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
меня все ближние мои
бешено каменья.
Лермонтов, как это много раз отмечалось, начал с того момента, на котором заканчивался «Пророк» Пушкина, и показал, что вышло из попытки пророка выполнить свою миссию.
Судьба лермонтовского пророка связана с изменениями в русском обществе (1826—1841). Но не только с этим.
В стихотворении Лермонтова, в отличие от пушкинского, два голоса — проповедника и народа. Запечатлен непримиримый конфликт между ними.
Если вслушаться в слова, которые «старцы детям говорят с улыбкою самолюбивой» (на востоке старцы — самые уважаемые люди), то обнаруживается внутренняя логика их рассуждений:
Он горд был, не ужился с нами.
Очевидно, люди трудно переносят любое превосходство, плохо поддаются нравственному воздействию, от кого бы оно ни исходило. Злоба, пороки после проповеди не только не исчезают, но еще более вспыхивают. Лермонтов не дает никаких объяснений, а лишь фиксирует эту ситуацию.
«Пророк» — прямолинейное стихотворение, столь отличающееся от соседних («Выхожу один я на дорогу...», «Нет, не тебя так пылко я люблю...»). Но ведь оно представляет горькую и безысходную картину, заставляющую каждого из нас задуматься.
Ф. Одоевский (как вы уже знаете) написал несколько евангельских изречений, относящихся к религиозным спорам с Лермонтовым. Одно из них (из апостола Павла): «Держитеся любове. Ревнуйте же к дарам духовным, да пророчествуйте. Любовь же николи отпадет».
Стихотворение дает ответ: оно буквально сметает представление, что проповедь любви приведет к желаемым результатам.
Очевидно, поэтому Гоголь в «Переписке с друзьями» так пренебрежительно (по-видимому, со скрытой ненавистью) отнесся к поэзии Лермонтова. Основной пафос книги Гоголя заключался в значении религиозной проповеди, которая должна изменить отношения между людьми, облик всего общества.
народа, — «он захотел уверить нас, что бог гласит его устами», уход в пустыню, где пророк живет, как «птицы, даром божьей пищи».
С главой первой Книги Бытия связаны строки:
предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная, — речь идет о завете бога в шестой день творения, когда он создал человека: «И владычествуйте над рыбами морскими и над зверями и над птицами небесными (и над всяким скотом и над всей землею), и над всяким животным, пресмыкающимся на земле».
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя, — постоянная мысль Лермонтова о связи человека, не говоря уже о пророке и поэте, со вселенной и мирозданием.
он угрюм и худ и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!
Не признавая духовного превосходства, народ злорадствует над нищетой и жалким видом пророка.
эпох русской жизни (Екатерины II, Александра I и настоящего времени), его поэтическое творчество в последние месяцы отличалось большой интенсивностью.
Сноски
1 Барант Э. (1818—1859) — сын французского посла в Петербурге.