|
ДЕМОН
<1833—1834 годы>
1
Печальный Демон, дух изгнанья,
Блуждал под сводом голубым,
И лучших дней воспоминанья
Чредой теснились перед ним;
Тех дней, когда он не был злым,
Когда глядел на славу бога,
Не отвращаясь от него,
Когда заботы и тревога
Чуждалися ума его,
Как дня боится мрак могилы,
И много, много... и всего
Представить не имел он силы.
Уныло жизнь его текла
В пустыне мира — и на вечность
Он пригляделся — но была
Путем, назначенным судьбой,
Он равнодушно подвигался;
Он жег печатью роковой
Всё то, к чему ни прикасался.
Смеясь над злом и над добром,
Стыдясь надежд, стыдясь боязни,
Он с гордым встретил бы челом
Прощенья глас, как слово казни;
Он жил забыт и одинок,
Грозой оторванный листок,
Угрюм и волен, избегая
И свет небес, и ада тьму,
Он жил, не веря ничему
И ничего не признавая.
Как черный саван, на земле
Лежала ночь... вились туманы
По гребням гор; на их челе,
Сторожевые великаны,
Гнездились стаи облаков,
Гуляло мирно на просторе,
Сверкая пеною валов.
Между прибрежных диких скал
Беглец Эдема пролетал.
Он взор, исполненный презренья,
Вперил на грешный мир земной
И зрит в тумане отдаленья
Верхи обители святой.
У стен ее, прохлады полны,
Однообразно шепчут волны.
Кругом ее густых дерев
Сплелись кудрявые вершины,
И кое-где из их средины,
Стремясь достать до облаков,
Встает, белея, остов длинный
Зубчатой башни, и над ней,
Символ спасения забвенный,
Чернеет ржавый крест, нагбенный
Усильем бури и дождей.
Едва сквозь длинное окно
Глядит лампады луч нескромный.
Внутри всё спит давным-давно.
Всё вкруг таинственно и темно.
Вот одинока и красна
Встает двурогая луна,
И в усыпленную обитель
Вступает мрачный искуситель.
Вдруг тихий и прекрасный звук,
Подобно звуку лютни, внемлет;
И чей-то голос. Жадный слух
Он напрягает. Хлад объемлет
Чело. Он хочет прочь тотчас:
Его крыло не шевелится,
И — чудо! — из померкших глаз
Слеза свинцовая катится.
Поныне возле кельи той
Насквозь прожженный виден камень
Слезою жаркою, как пламень,
Как много значил этот звук!
Века минувших упоений,
Века изгнания и мук,
Века бесплодных размышлений
О настоящем и былом —
Всё разом отразилось в нем.
Проникнул в келью дух смущенный,
Минуя образ позлащенный,
Как будто видя в нем укор,
Со страхом отвращает взор;
В углу из мрамора мадона,
Лампада медная над ней,
На голове ее корона
Из роз душистых и лилей.
У стенки девственное ложе,
Луна, смеясь, в окно глядит,
А у окна... всесильный боже!
Что с ним? — он млеет! он дрожит!
По струнам лютни ударяя,
В одежде черной власяной
Была монахиня младая;
Она сидела перед ним
Объята жаром вдохновенья,
Мила, как первый херувим,
Как первые звезды творенья.
В больших глазах ее порой
Невнятно говорило что-то
Невыразимою тоской,
Неизъяснимою заботой.
Полураскрытые уста
Живые изливали звуки;
В них было всё: моленья, муки,
Слова надежд, слова разлуки
И детских мыслей простота.
И грудь высоко воздымалась.
И обнаженная рука,
Белей, чем утром облака,
К струнам, как ветер, прикасалась.
Лучом заката и востока,
Властитель Персии златой
И ни единый царь земной
Не целовал такого ока!
Гаремов брызжущий фонтан
Ни разу летнею порою
Своей алмазною росою
Не омывал подобный стан...
Ни разу гордый сын порока
Не осквернял руки такой...
Клянусь святыней гробовой,
Лучом заката и востока.
Дух отвержения и зла
Стоял недвижим у порога;
Не смел он приподнять чела,
Страшася в ней увидеть бога!
Увы, в душе его была
Давно забытая тревога!
Он искушать хотел — не мог,
Забыть? — забвенья не дал бог;
Любить? — недоставало чувства.
И удалиться он спешил
От этой кельи, где впервые
Нарушил клятвы роковые,
Земной святыне уступил.
Но прелесть звуков и виденья
Остались на душе его,
И в памяти сего мгновенья
Уж не изгладит ничего!
2
Скажу ль? сначала думал он,
Хотел во что бы то ни стало
Исторгнуть из груди, как жало,
Мгновенный светлый этот сон.
И, победив свое презренье,
Он замешался меж людей,
Чтоб ядом пагубных речей
Убить в них веру в провиденье...
Но до него, как и при нем,
И полон скуки непонятной,
Он скоро кинул мир развратный
И на хребет пустынных гор
Переселился с этих пор.
Там над жемчужным водопадом
Себе пещеру отыскал,
В природу вник глубоким взглядом,
Душою жизнь ее объял.
Как часто на вершине льдистой
Один меж небом и землей
Под кровом радуги огнистой
Сидел он мрачный и немой,
И белогривые метели,
Как львы, у ног его ревели.
Как часто, подымая прах
В борьбе с летучим ураганом,
Одетый молньей и туманом,
Он дико мчался в облаках,
Чтобы в толпе стихий мятежной
Спастись от думы неизбежной
И незабвенное — забыть!
Но уж не то его тревожит,
Что прежде, тот железный сон
Прошел. Любить он может — может,
И в самом деле любит он!
И хочет в путь опять пускаться,
Чтоб с милой девой повидаться,
Чтоб раз ей в очи поглядеть
И невозвратно улететь.
Востока ясное светило
На небо юное взошло
И моря синее стекло
Лучами утра озарило.
Вот милый берег! вот она,
Обетованная страна...
Вот испещренная цветами
Густой лимонной рощи сень,
Вот пред святыми воротами
Играет яркими лучами
По белым башням и стенам.
Безмолвны мраморные плиты,
От стен ведущие во храм.
Плющом душистым перевиты,
Вокруг него ряды крестов,
Немые сторожи гробов,
Как стадо летом пред грозою,
Пестрея жмутся меж собою...
Страшась надеждам волю дать,
К знакомой келье он подходит,
Кругом нее задумчив бродит.
Жива ль она? одна ль, как знать?
К дверям прильнул он жадным ухом.
Ни струн, ни песен не слыхать!
Невольно он смутился духом,
Невольно, как в пещеру змей,
Закралось в ум его сомненье,
И вещий луч грядущих дней
Он в келью светлую проник...
Взошел, взглянул... ужасный крик,
Как бури свист порой ночною,
Раздался в воздухе пустом,
И ярость адскою волною,
Как лава, разлилась по нем.
Простите, краткие надежды
Любви, блаженства и добра;
Открыл дремавшие он вежды:
И то сказать — давно пора!
Посланник рая, ангел нежный,
В одежде дымной, белоснежной,
Стоял с блистающим челом
Перед монахиней прекрасной
И от врага с улыбкой ясной
Приосенял ее крылом.
Они счастливы, святы оба!
Довольно — ненависть и злоба
Взыграли демонской душой.
Он вышел — сколько чувств различных,
С давнишних лет ему привычных,
В душе теснятся — сколько дум
Меняет недовольный ум!
Красавице погибнуть надо,
Ее не пощадит он вновь.
Погибнет: прежняя любовь
Не будет для нее оградой!
Свершилось! он опять таков,
Каким явился меж рабов
Великому царю вселенной
В часы той битвы незабвенной,
Где на преступное чело
Проклятье вечное легло.
Он ждет, у стен святых блуждая,
Когда останется одна
Его монахиня младая,
Когда нескромная луна
Взойдет, пустыню озаряя.
Текущий под ночною мглой,
Час тайных встреч и наслаждений
И незаметных преступлений,
Он к ней прокрадется туда,
Под сень обители уснувшей,
И там погубит навсегда
Предмет любви своей минувшей...
Лампада в келье чуть горит.
Лукавый с девою сидит,
И чудный страх ее объемлет.
Она, как смерть бледнея, внемлет.
Монахиня
Забыть волнение страстей
Я поклялась давно, ты знаешь;
К чему ж теперь меня смущаешь
Мольбою странною своей?
О, кто ты? — речь твоя опасна!
Чего ты хочешь?
Незнакомец
Монахиня
Кто ты?
Незнакомец
Я демон! — не страшись:
Святыни здешней не нарушу;
И о спасенье не молись.
Не искушать пришел я душу.
К твоим ногам, томясь в любви,
Несу покорные моленья,
Земные первые мученья
И слезы первые мои.
Не отгоняй меня укором,
Не выжимай из груди стон:
Несправедливым приговором
Я на изгнанье осужден.
Не зная радости минутной,
Живу над морем и меж гор,
Как перелетный метеор,
Как степи ветер бесприютный.
У бога вашего прощенья:
Я полюбил мои мученья
И не могу их разлюбить.
Но ты, ты можешь оживить
Своей любовью непритворной
Мою томительную лень
И жизни скучной и позорной
Непролетающую тень!
Монахиня
К чему мне знать твои печали?
Зачем ты жалуешься мне!
Ты виноват...
Незнакомец
Против тебя ли?
Монахиня
Нас могут слышать.
Незнакомец
Мы одне.
Монахиня
Незнакомец
На нас не кинет взгляда,
Он занят небом, не землей.
Монахиня
А наказанье, муки ада?
Незнакомец
Так что ж? ты будешь там со мной.
Мы станем жить любя, страдая,
И ад нам будет стоить рая;
Оставь сомнения свои;
И что такое жизнь святая
Перед минутою любви?
Моя бессменная подруга,
Ты будешь разделять со мной
Века бессмертного досуга
И власть над бедною землей,
Где носит всё печать презренья,
Где меж людей, с давнишних лет,
Ни настоящего мученья,
Благословишь ты нашу долю,
Не будешь на меня роптать
И не захочешь грусть и волю
За рабство тихое отдать.
Монахиня
Оставь меня, о дух лукавый,
Оставь... не верю я врагу.
Творец... увы, я не могу
Молиться... тайною отравой
Мой ум слабеющий объят...
Но слушай, ты меня погубишь,
Твои слова огонь и яд,
Скажи, зачем меня ты любишь...
Незнакомец
Зачем, красавица? — увы,
Не знаю... Полон жизнью новой,
С своей преступной головы
Я гордо снял венец терновый.
Я всё былое бросил в прах;
Я проклял прежнюю беспечность;
С тобою розно мир и вечность
Пустые звучные слова,
Прекрасный храм — без божества.
Люблю тебя нездешней страстью,
Как полюбить не можешь ты,
Всем упоением, всей властью
Бессмертной мысли и мечты;
Люблю блаженством и страданьем,
Надеждою, воспоминаньем,
Всей роскошью души моей...
О, не страшись... но пожалей!..
Толпу духов моих служебных
Я приведу к твоим стопам,
Прислужниц чудных и волшебных
Тебе, красавица, я дам;
И для тебя с звезды восточной
Сниму венец я золотой,
Возьму с цветов росы полночной,
Лучом румяного заката
Твой стан, как лентой, обовью
И яркий перстень из агата
Надену на руку твою.
Всечасно дивною игрою
Твой слух лелеять буду я.
Чертоги светлые построю
Из бирюзы и янтаря...
Я опущусь на дно морское,
Я полечу за облака
И дам тебе всё, всё земное,
Люби меня!..
И он слегка
Прижался страстными устами
К ее пылающим устам;
Тоской, угрозами, слезами
Он отвечал ее мольбам.
Она противиться не смела,
Слабела, таяла, горела
Как белый воск от взоров дня.
В то время сторож полуночный
Один, вокруг стены крутой,
Когда ударил час урочный,
Бродил с чугунною доской.
Но возле кельи девы юной
Он шаг свой мерный укротил
И руку над доской чугунной,
Смутясь душой, остановил.
И сквозь окрестное молчанье,
Ему казалось, слышал он
Двух уст согласное лобзанье,
Невнятный крик и слабый стон...
И нечестивое сомненье
Проникло в сердце старика.
«То не отшельницы моленье!»
Подумал он, и до замка
Уже коснулся... тихо снова!
Ни слов, ни шума не слыхать...
Спешит он в страхе прочитать...
Крестит дрожащими перстами
Мечтой взволнованную грудь
И молча, скорыми шагами
Свой прежний продолжает путь.
За час до солнечного всхода,
Еще высокий берег спал,
Вдруг зашумела непогода,
И океан забушевал;
И вместе с бурей и громами,
Как умирающего стон,
Раздался глухо над волнами
Зловещий колокола звон.
Не для молитвы призывали
Святых монахинь в тихий храм,
Не двум счастливым женихам
Свечи дрожащие пылали:
В средине церкви гроб стоял,
Досками черными обитый,
Холодным саваном увитый.
Зачем не слышен плач родных
И не видать во храме их?
И кто мертвец? Едва приметный
Остаток прежней красоты
Являют бледные черты;
Уста закрытые бесцветны,
И в сердце пылкой страсти яд
Сии глаза не поселят,
Хотя еще весьма недавно
Владели пылкою душой,
Неизъяснимой, своенравной,
В борьбе безумной и неравной
Не знавшей власти над собой.
И нет тебя, младая дева!..
Как злак потопленных полей,
Добыча ревности и гнева,
Ты вдруг увяла в цвете дней!..
Напрасно будет солнце юга
Напрасно будет дождь и вьюга
Реветь над плитой гробовой.
Лобзанье юноши живое
Твои уста не разомкнет;
Земля взяла свое земное,
Она назад не отдает.
3
С тех пор промчалось много лет,
Пустела древняя обитель,
И время, вечный разрушитель,
Смывало постепенно след
Высоких стен; и храм священный,
Добыча бури и дождей,
Стал молчалив, как мавзолей,
Умерших памятник надменный.
Из двери в дверь во мгле ночей
Блуждает ветр освобожденный.
Внутри, на ликах расписных
И на окладах золотых,
Большой паук, отшельник новый,
Не раз, сбежав со скал крутых,
Сайгак иль серна, дочь свободы,
Приют от зимней непогоды
Искала в кельях. И порой
Забытой утвари паденье
Среди развалины глухой
Их приводило в изумленье.
Но в наше время ничему
Нельзя нарушить тишину:
Что может падать, то упало,
Что мрет, то умерло давно,
Что живо, то бессмертно стало,
Но время вживе удержало
Воспоминание одно.
И море пенится и злится,
И сильно плещет и шумит,
Когда волнами устремится
Обнять береговой гранит.
Он вдался в море одиноко,
Всегда скалой отражена,
Покрыта пылью белоснежной,
Теснится у волны волна,
И слышен ропот их мятежный,
И удаляются толпой,
Другим предоставляя бой.
Над тем крестом, над той скалою,
Однажды утренней порою
С глубокой думою стоял
Дитя Эдема, ангел мирный,
И слезы молча утирал
Своей одеждою сапфирной,
И кудри мягкие, как лен,
С главы венчанной упадали,
И крылья легкие, как сон,
За белыми плечьми сияли.
И был небесный свод над ним
Украшен радугой цветистой,
И волны с пеною сребристой
К скалам теснились вековым.
Всё было тихо. Взор унылый
На небо поднял ангел милый,
И с непонятною тоской
За душу грешницы младой
Творцу молился он, и, мнилось,
Природа вместе с ним молилась.
Тогда над синей глубиной
Дух отверженья и порока
Без цели мчался с быстротой
Новорожденного потока.
Страданий мрачная семья
В чертах недвижимых таилась;
По следу крыл его тащилась
Багровой молнии струя.
Когда ж он пред собой увидел
Всё, что любил и ненавидел,
То шумно мимо промелькнул
И, взор пронзительный кидая,
Улыбкой горькой упрекнул.
ДВА ОТРЫВКА, ВЫЧЕРКНУТЫЕ ЛЕРМОНТОВЫМ
ИЗ V РЕДАКЦИИ «ДЕМОНА»
После стиха «Сверкая пеною валов» (с. 472):
О море, море! как прекрасны
В блестящий день и в день ненастный
Его и рев и тишина!
Покрыта белыми кудрями,
Как серебром и жемчугами,
Несется гордая волна,
Толпою слуг окружена;
И как царица молодая
Течет одна между рабов,
Их скромных просьб, их нежных слов
Не слушая, не понимая.
Как я люблю с давнишних пор
Следить их буйные движенья
И толковать их разговор,
Живой и полный выраженья.
С суровым небом и землей.
Люблю беспечность их свободы,
Цепей не знавшей никогда,
Их бесконечные походы
Бог весть откуда и куда.
И в час заката молчаливый
Их раззолоченные гривы,
И бесполезный этот шум,
И эту жизнь без дел и дум,
Без гроба и без колыбели,
Без мук, без счастия, без цели.
После стиха «Всё разом отразилось в нем» (с. 473):
К чему? — одной минутой рая
Не оживет душа пустая!..
Бессильно светлый луч зари
На темной туче не гори:
Тебе ведь с ней не подружиться
Ей ждать нельзя, она умчится,
Она громовою стрелой
ОТРЫВОК ИЗ КОПИИ Р. В. ЗОТОВА
(ПРОМЕЖУТОЧНОЙ МЕЖДУ V И ЕРЕВАНСКОЙ
РЕДАКЦИЕЙ)
После стихов «Вослед за веком век бежал,
// Как за минутою минута,
// Однообразной чередой» (с. 497):
Над утомленною землей
Обломки старых поколений
Сменялись новою толпой
Живых заботливых творений;
Но тщетны были для детей
Отцов и праотцов уроки —
У переменчивых людей
Не изменилися пороки:
Всё так же громкие слова,
Храня старинные права,
Умы безумцев волновали;
Всё те же мелкие печали
Ничтожных жителей земных
Иным, возвышенным страданьям,
Не предназначенным для них.
ОТРЫВКИ ИЗ ЕРЕВАНСКОГО СПИСКА 1
Первая половина 1838 г.
Посвящение
Тебе, Кавказ, суровый царь земли,
Я посвящаю снова стих небрежный,
Как сына, ты его благослови
И осени вершиной белоснежной;
От юных лет к тебе мечты мои
Прикованы судьбою неизбежной,
На севере — в стране тебе чужой —
Я сердцем твой, всегда и всюду твой.
Еще ребенком робкими шагами
Взбирался я на гордые скалы,
Увитые туманными чалмами,
Как головы поклонников Аллы.
Там ветер машет вольными крылами,
Там ночевать слетаются орлы,
И сердцем был — товарищ их воздушный.
С тех пор прошло тяжелых много лет,
И вновь меня меж скал своих ты встретил.
Как некогда ребенку, твой привет
Изгнаннику был радостен и светел.
Он пролил в грудь мою забвенье бед,
И дружно я на дружний зов ответил;
И ныне здесь, в полуночном краю,
Все о тебе мечтаю и пою.2
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей,
И лучших дней воспоминанья
Пред ним теснилися толпой:
Тех дней, когда в жилище света
Блистал он, светлый херувим,
Когда бегущая комета
Улыбкой ласковой привета
Любила поменяться с ним;
Он стройным хором возводил
Кочующие караваны
В пространстве брошенных светил;
Когда он верил и любил;
Счастливый первенец творенья
Не знал ни страха, ни сомненья,
И не грозил душе его
Веков бесплодных ряд унылый,
И много, много, и всего
Припомнить не имел он силы! —
С тех пор, отверженный блуждал
В пустыне мира без приюта;
Во след за веком век бежал,
Как за минутою минута
Однообразной чередой;
Над утомленною землей
Обломки старых поколений
Сменялись новою толпой
Живых заботливых творений;
Отцов и праотцов уроки —
У переменчивых людей
Не изменилися пороки:
Всё так же громкие слова,
Храня старинные права,
Умы безумцев волновали;
Всё те же мелкие печали
Ничтожных жителей земных
Смешным казались подражаньем
Иным, возвышенным страданьям,
Не предназначенным для них.
...........
И вот Тамара молодая
Берет свой бубен расписной —
В ладони мерно ударяя
Запели все — одной рукой
Кружа его над головой,
Увлечена летучей пляской,
Она забыла мир земной.
Играет ветер; как волна,
Нескромной думою полна,
Грудь подымается высоко;
Уста бледнеют и дрожат,
И жадной страсти полон взгляд —
Как страсть, палящий и глубокой.
Клянусь полночною звездой,
Лучем Заката и Востока,
Властитель Персии златой
Не целовал такого ока;
Гарема брызжущий фонтан
Ни разу жаркою порою
Своей алмазною росою
Не омывал подобный стан;
Еще ничья рука земная,
По милому челу блуждая,
Таких волос не расплела;
С тех пор, как мир лишен был рая,
Клянусь, красавица такая
И Демон видел ... на мгновенье
Неизъяснимое волненье
В себе почувствовал он вдруг;
Немой души его пустыню
Наполнил благодатный звук...
И вновь постигнул он святыню
Любви, добра и красоты!..
В уме холодном и печальном
Воскресли мертвые мечты
О прежних днях, о рае дальном.
Он подойти хотел — не мог.
Забыть? — забыться не дал бог!
Тогда исполненный досады
На этот миг живой отрады,
Быть может, посланный творцом —
Как бы страшася искушенья —
Дух отрицанья и сомненья
Закрыл глаза свои крылом.
Что пользы? рано или поздно
.
.........
Вместо монолога Демона «На воздушном
океане...» следует другой текст:
Взгляни на свод небес широкий:
Там беззаботно, как всегда,
Блуждают в синеве высокой
Светил свободные стада;
О скалы хладные цепляясь,
Всё так же бродят облака, —
На них роскошно колебаясь,
То развиваясь, то свиваясь,
Как будто перья шишака, —
И, пляской заняты воздушной,
На землю смотрят равнодушно:
На них, красавица, взгляни,
Будь равнодушна, как они.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Отец, отец, оставь угрозы,
Свою Тамару не брани;
Уже не первые они.
Не буду я ничьей женою;
Скажи моим ты женихам —
Супруг мой взят сырой землею,
Другому сердца не отдам.
С тех пор — ты помнишь — труп кровавый
К нам верный конь его примчал,
С тех пор какой-то дух лукавый
Мой ум волшебною отравой
Незримой цепью оковал.
В тиши ночной меня тревожит
Толпа печальных, странных снов:
Молиться днем душа не может,
Мысль далека от звука слов;
Огонь по жилам пробегает;
Я сохну, вяну день от дня.
Отец! душа моя страдает;
Отец мой! пощади меня! —
Отдай в священную обитель
Там защитит меня Спаситель,
Пред ним тоску мою пролью.
На свете нет уж мне веселья...
Святыни миром осеня,
Пусть примет сумрачная келья,
Как гроб, заранее меня».
И в монастырь уединенный
Ее родные увезли;
И власяницею смиренной
Грудь молодую облекли.
Но и в монашеской одежде,
Как под узорною парчей,
Все беззаконною мечтой
В ней сердце билося, как прежде.
Пред алтарем, при блеске свеч
В часы божественного пенья
Знакомая, среди моленья
Ей часто слышалася речь.
Под кровом сумрачного храма
Скользил без звука и следа
[В тумане легком фимиама:]
Он так смотрел, он так манил,
Он, мнилось, так несчастлив был.
..........
Утомлена борьбой ужасной
Склонится ли на ложе сна —
Подушка жжет; ей душно, страшно,
И вся, вскочив, дрожит она.
Тогда рукою беспокойной
Вдоль по струнам чонгуры стройной
Нетерпеливо пробежит.
И звучной песнею старинной
Молчанье келии пустынной
Как бы волшебством оживит.
И перед ней былые годы,
Лета ребяческой свободы
Толпою ласковой встают,
И улыбаются, зовут...
И замолчав, сидит она,
Как бы одно их тех видений
И неподвижна и бледна...
..........
Вечерней мглы покров воздушный
Уж холмы Грузии одел:
Привычке сладостной послушный
В обитель Демон прилетел.
Но долго, долго он не смел
Святыню мирного приюта
Нарушить — и была минута
Когда казался он готов
Оставить умысел жестокий.
Задумчив у стены высокой
Он бродит, от его шагов
Без ветра лист в тени трепещет.
Он поднял взор: в ее окно
Лампады луч, краснея, блещет;
Кого-то ждет она давно.
Чонгуры стройное бряцанье
И звуки песни раздались;
И звуки те лились, лились,
Как слезы, мерно, друг за другом;
И эта песнь была нежна,
Как будто для земли она
Была на небе сложена.
Не Ангел ли с забытым другом
Вновь повидаться захотел, —
Сюда украдкою слетел
И о былом ему пропел,
Чтоб усладить его мученья?..
Тоску любви, ее волненье
Постигнул Демон в первый раз;
Он хочет в страхе удалиться;
Его крыло не шевелится,
И чудо! из померкших глаз
Слеза тяжелая катится...
Поныне возле башни той
Слезою, жаркою как пламень,
Нечеловеческой слезой.
И входит он — любить готовый
С душой, открытой для добра;
И мыслит он, что жизни новой
Пришла желанная пора.
Но кратко было заблужденье!
Глядит, Тамара перед ним
Мила, как первый херувим,
Как первая звезда творенья...
Но горе! юная княжна
В светлице тихой не одна:
Посланник рая — Ангел нежный
В одежде длинной, белоснежной,
Стоит с блистающим челом
Перед грузинкою прекрасной,
И от врага с улыбкой ясной
Приосенил ее крылом.
И луч божественного света
И вместо сладкого привета,
Раздался тягостный укор.
........
Соблазна полными речами
Он отвечал ее мольбам.
Стучало сердце в ней, как молот;
По слабым членам смерти холод
Промчался гибельной струей,
И стон последнего страданья
За звуком первого лобзанья
В груди раздался молодой...
В то время сторож полуночный
Один вокруг стены крутой,
Когда ударил час урочный
Бродил с чугунною доской.
И под окошком девы юной
Он шаг свой мерный укротил
И руку над доской чугунной,
Смутясь душой, остановил.
Ему казалось — слышал он,
Двух уст согласное лобзанье,
Чуть внятный крик, и слабый стон,
И нечестивое сомненье
Проникло в сердце старика;
Но пронеслось еще мгновенье
И смолкло все; издалека
Лишь дуновенье ветерка
Роптанье листьев приносило,
Да с темным берегом уныло
Шепталась горная река.
Канон угодника святого
Спешит он в страхе прочитать,
Чтоб навожденье духа злого
От грешной мысли отогнать;
Крестит дрожащими перстами
Мечтой взволнованную грудь
И молча скорыми шагами
Обычный продолжает путь...
Она в гробу своем лежала;
Белей и чище покрывала
Был томный цвет ее чела.
Навек опущены ресницы...
Но кто б, взглянувши, не сказал,
Что взор под ними лишь дремал
И, чудный, только ожидал
Иль поцелуя, иль денницы? —
Но бесполезно луч дневной
Скользил по ним струей златой,
Напрасно их в немой печали
Уста родные целовали...
Нет, смерти вечную печать
Ничто не в силах уж сорвать!
И все, где пылкой жизни сила
Так внятно чувствам говорила,
Теперь один ничтожный прах:
Улыбка страстная застыла,
Едва мелькнувши, на устах;
Печальный смысл улыбки той.
Что в ней? — насмешка ль над судьбой?
Непобедимое ль сомненье?
Иль к жизни хладное презренье?
Иль с небом гордая вражда?
— Как знать? — Для света навсегда
Утрачено ее значенье!
Оно невольно манит взор,
Как древней надписи узор,
Где может быть под буквой странной
Таится повесть прежних лет,
Символ премудрости туманной —
Глубоких дум забытый след.
И долго бедной жертвы тленья
Не трогал Ангел разрушенья:
И были все ее черты
Исполнены той красоты,
Как мрамор — чуждый выраженья,
Лишенный чувства и ума,
Спи непробудно, ангел милый;
Да воцарится тишина
Над девственной твоей могилой!
И мир душе твоей унылой
Где б ни носилася она.
Земля недолго обладала
Твоей небесной красотой;
Но больше многих ты страдала,
Любила более иной.
Твой жребий было исключенье —
Твоя душа была из тех,
Которых жизнь одно мгновенье
Невыносимого мученья,
Недосягаемых утех.
Творец из лучшего эфира
Соткал живые струны их —
Они не созданы для мира
И мир был создан не для них.
Далее, начиная со слов
«Уж собрались в последний путь»,
текст полностью совпадает с VI редакцией
(см. стр. 519—522, до «Посвящения»).
|