Глассе А.: Лермонтов и Е. А. Сушкова

А. ГЛАССЕ

ЛЕРМОНТОВ И Е. А. СУШКОВА

История отношений Лермонтова и Е. А. Сушковой — достаточно значительный «сюжет» в личной и литературной биографии поэта. Лето и начало осени 1830 г., проведенные Лермонтовым в имении Столыпиных Середникове в тесном общении с московской кузиной Сашенькой Верещагиной и ее близкой приятельницей Катей Сушковой, отмечено интенсивностью творческого развития поэта: поэтические создания этой поры — заметная веха в становлении его художественной индивидуальности.

Около двух десятков стихотворений Лермонтова, написанных в это время, несут на себе следы влияния поэтических интересов, поэтических вкусов лиц, его окружавших; в них и отголоски юношеского романа поэта, в известном смысле воспринимаемого самим Лермонтовым сквозь призму литературных впечатлений той поры.

Конец 1834 — начало 1835 г. — время новой встречи Лермонтова и Сушковой в Петербурге — тоже весьма значительный эпизод в творческой биографии поэта, связанный с созданием оставшейся незавершенной повести «Княгиня Лиговская».

Вот почему по возможности полное и исторически точное раскрытие темы «Лермонтов и Сушкова» дает в руки исследователю материал, чрезвычайно важный для изучения лермонтовского творчества, в его связи с биографией поэта. До настоящего времени эта тема рассматривалась на материале воспоминаний Е. А. Сушковой. В мемуарной литературе о Лермонтове ее «Записки» выделяются как один из наиболее полных источников биографии раннего Лермонтова, хотя ряд фактов и суждений, в них содержащихся, не всеми и не всегда воспринимались с полным доверием.¹ Мы вновь обращаемся к не проясненной до конца «середниковской истории» и ее продолжению, относящемуся уже к середине 1830-х годов. Мы делаем попытку пересмотреть ряд фактов, касающихся Лермонтова и Сушковой, на основе нового прочтения источников, уже ранее известных; мы также привлекаем ряд документальных материалов, ранее не введенных в научный оборот, в том числе альбомы, принадлежавшие А. М. Верещагиной.

1

По воспоминаниям самой Сушковой и по приводимым исследователями генеалогическим справкам нам достаточно хорошо известна личность мемуаристки к моменту ее знакомства с Лермонтовым, — к весне 1830 г., когда завязываются тесные дружеские отношения Сушковой с «кузиной» Лермонтова — Сашенькой Верещагиной. Сушкова принадлежит к коренной московской семье, — и семье чрезвычайно «литературной». По материнской линии она в родстве с известным поэтом кн. И. М. Долгоруковым; по отцовской — с Н. В. Сушковым, также поэтом, драматургом и мемуаристом, хранителем преданий Московского благородного пансиона, где в это время учится Лермонтов. Ее кузины и кузены также прямо причастны к литературе, — достаточно назвать Е. А. Ган, Д. П. Сушкова и в особенности, конечно, Е. П. Сушкову-Ростопчину, «Додо», с которой Лермонтов также познакомился в эти годы, хотя приятельские их отношения начинаются много позднее.

Значительно меньше мы знаем о литературном воспитании ближайшей подруги Сушковой — и Лермонтова — Александры Михайловны Верещагиной. Между тем выяснение этого вопроса немаловажно, — и не только потому, что Верещагина стала, как хорошо известно, своего рода хранительницей лермонтовского литературного наследия, но и потому, что общность литературных интересов в значительной мере предопределила самый характер взаимоотношений юного Лермонтова как со своей «кузиной», так и с ее новой приятельницей.

Михайловны, Елизавете Аркадьевне Анненковой-Верещагиной. Наиболее ранний из них, датированный 1808 г., находится ныне в Библиотеке Колумбийского университета (США). Это маленький альбом (размером 12.5 × 20.1, 189 с.), в переплете из темно-красной кожи. На нем надпись (рукой Александры Берольдинген): «Livre de Poésies appartenant à Elisabeth d'Annencoff, fille d'Arcadie Annencoff et de la Princesse Galitzin. Moscou, 1808».² Следующий по времени альбом, с датой «21 апреля 1819 г.», также в темно-красной кожаном переплете, с золотым обрезом (13.5 × 9.5, 127 с.), хранится ныне в семейном архиве фон Кениг в замке Вартхаузен (ФРГ). Там же находится третий альбом, с водяным знаком 1805 г., но заполнявшийся позднее, в конце 1810 — 1820-х годов и содержащий 108 страниц (в таком же переплете, что и два предыдущих). На этих материалах следует вкратце остановиться.

Альбомы Анненковой-Верещагиной довольно типичны для литературных вкусов первой четверти XIX в. В самых ранних записях большая часть стихов посвящена дружбе. Как это нередко бывало в подобных альбомах, владелица составляла своего рода антологию по тематическому признаку, выписывая русские и французские стихи («L'Amitié», «A l'Amitié») и подбирая соответствующие сентенции и афоризмы. Анненкова-Верещагина любит моралистическую басню, главным образом Дмитриева и Жуковского; она переписывает идиллические и сентиментальные стихи русских поэтов: «Счастливое семейство» и «Похвалу сельской жизни» Державина, «Уныние» Капниста, «Блаженство любви» Салтыкова. Несколько особняком стоят стихотворения Долгорукова — с обычными для него шутливыми и сатирическими нотами: «В последнем вкусе человек», «К бедняку». Многие стихотворения выписываются, по-видимому, как слова популярных песен и романсов — «Мой друг, хранитель-ангел мой» Жуковского, «Среди долины ровныя» Мерзлякова, «Когда веселий на крылах» и «Гимн» Нелединского-Мелецкого; есть здесь и другие романсы — русские и французские. Чаще всего встречаются имена московских поэтов Дмитриева, Мерзлякова, В. Л. Пушкина.

Своеобразные поэтические диалоги показывают, что Елизавета Аркадьевна многое знала наизусть. На записанную А. А. Столыпиным цитату из «Фингала» Озерова она отвечает словами Моины из той же трагедии.

Более поздние записи — 1810-х — 1820-х годов — свидетельствуют, что ее интерес к литературе не угасает; напротив, она все более интересуется русской литературой, и французских записей становится меньше. Теперь в альбоме проходят имена Жуковского, Батюшкова («Пленный»), Козлова («Звезда»), Пушкина («Элегия» («Увы, зачем она блистает»), «Телега жизни», «Черная шаль»). Владелица альбома начинает следить за популярной романтической поэзией. Это дань моде — у Елизаветы Аркадьевны нет особенной самостоятельности или утонченности литературного вкуса. Близких связей с литературным миром у нее также нет. И вместе с тем перед нами — определенный тип литературного восприятия. Семейство Анненковых — Верещагиных не может равняться в этом отношении с Сушковыми, но и оно имеет некоторые традиции. Бабушка Елизаветы Аркадьевны, Евдокия Федоровна Болтина, рожденная княжна Голицына, была известна как переводчица драмы Дж. Томсона «Сократ».^{3 4} брат первого мужа сестры Елизаветы Аркадьевны, Алексей Васильевич Воейков, участвовал в журналах «Ипокрена»⁵ и «Приятное и полезное препровождение времени». Верещагины также были в родстве с известным поэтом И. И. Козловым.

Елизавета Аркадьевна стремилась передать и дочери свои литературные увлечения, о чем свидетельствуют многочисленные записи, сделанные ее рукой в альбомах Сашеньки, а также та заботливость, с которой она старается пересылать дочери последние литературные новинки, когда та уже живет в Германии. Она терпеливо переписывает не только стихи, но и целые поэмы из альманахов и журналов.⁶

Литература входила в повседневный быт, накладывая свой отпечаток на строй чувств и внешние их проявления. Это важно отметить, потому что с ранним «романом» Лермонтова и Сушковой связано появление известного стихотворного цикла, причем любовные посвящения не оставались лишь интимным самовыражением Лермонтова: стихи дарились и принимались. Равнодушная к автору, Сушкова не была безучастной к плодам творчества Лермонтова; его стихи представляли для нее ценность, причем не только ценность реликвии. Пока дело шло о них, мы могли бы даже говорить об известном взаимопонимании юного поэта и его читательницы, при всей несоизмеримости интеллектов и дарований. Более того, как мы увидим несколько позже, Лермонтов, Сушкова и Верещагина увлечены одними и теми же литературными образцами; декламируя девушкам Ламартина и Байрона, он рассчитывает на интерес с их стороны и действительно встречает его. Интерес этот, конечно, не только интеллектуальный: поколение 1830-х годов научилось уже чувствовать «по Ламартину» и «по Байрону».

и не поддающихся никакому рациональному исследованию причин, здесь действовали и иные причины, уже общественно-психологического свойства. Мы можем отчасти уловить их, если обратимся к тем страницам «Записок» Сушковой, где она рассказывает о своем детстве и ранней юности.