2
Zarsko Selo, mardi, 27 Septembre <1838>.
Enfin, ma bien aimée Catherine, tout est heureusement fini, le Carousel, le spectacle, et je reviens à vous la tête libre et le cœur rempli de votre douce image.
Jeudi, le jour fortuné de votre naissance, nous avons eu une dernière répétition de Carousel qui allait merveilleusement bien (mon cheval à la tête). <...> Mais figurez-vous ce que nous avons appris ce matin-là! que notre acteur principal dans les deux pièces, Mr Lermantoff, avait été mis pour quinze jours aux arrêts par Monseigneur le Grand Duc à cause d'un sabre trop court qu'il avait eu à la Parade.1 Là-dessus grande consternation à la suite de laquelle Voldemar2 a pris généreusement le rôle de Bourdenil dans les Deux ménages,3 et Levitzsky, avec répugnance et presque horreur celui de Jonathes la Quarantaine,4 tout en nous affirmant qu'il ferait tomber la pièce par son jeu détestable et sa timidité. En effet, après le dîner, auquel ces Messieurs de la troupe ont participé et où nous avons porté votre chère santé, nous avons fait une répétition désolante; mais nous avons persévéré, nous fiant au talent d'André,5 au mien (pour parler avec modestie), à la jolie figure de Lise et à la drôlerie irrésistible du petit Abameleck pour faire aller le spectacle. Mlle Pauline Barténieff6 accompagnait les couplets du vaudeville avec plus de bonne volonté que de talent, mais là encore André en chantait treize et cela couvrait tout.
<...> Vendredi matin on est venu nous annoncer que notre cuisine risquait de prendre feu, et il nous a fallu dîner в гостях chez les bons Baratinsky,7 oú le Prince Kozloffsky8 est arrivé pour assister à notre Carousel. <...> A huit heures nous nous sommes rendues au manège. Mon cœur battait bien fort, car j'avais très peur de mon cheval aux lumières, — malgré que j'eusse pris la précaution de le faire monter deux heures le matin pour calmer sa fougue.
Il y avait, je crois, deux cent spectateurs auxquels on avait arrangé des places derrière une barrière; le manège était fort joliment éclairé, la musique y retentissait, les hussards avaient leurs uniformes rouges, le tout avait un air de joie et de fête. J'ai sauté sur mon cheval en me recommandant à Dieu, et il ne m'a pas abandonné: Tairy a dignement conduit le Carousel, et Paschkoff a été fort content de la manière dont je le secondais. Lui-même est à cheval, et il en avait un si beau! Et tous les hussards aussi; et nous avons fait avec une précision remarquable des figures horriblement difficiles, telles que le huit, le moulinet, la chaîne. Par moments, quand nous galoppions tous, les lumières vacillaient, semblaient prêtes à s'éteindre, et nous semblions des ombres dans cette demi-obscurité, lorsque tout à coup les bougies reprenaient leur éclat, et tout ce tableau mouvant s'éclairait vivement: c'était fort joli, au dire de tout le monde. (Le pauvre Lermantoff ayant manqué à Lise, elle a eu pour cavalier un autre hussard un Mr Rémy.9) Toutes les figures difficiles étaient terminées, et lorsqu'il ne nous restait plus à danser que l'ecossaise et le cotillon, on a fait une halte générale, les Dames sont restées à cheval, mais les Cavaliers en sont descendus, et ont apporté à leurs Dames du thé et des gâteaux, dont on a servi également aux spectateurs; et puis nous avons terminé le Carousel vers les onze heures du soir — après quoi nous avons eu encore à la maison une répétition de la Quarantaine jusqu'à deux heures du matin. <...>
Dimanche toute la matinée (à l'exclusion même, il faut l'avouer, de la Messe), a été employée aux répétitions. Nous avons dîné chez les Paschkoff... <A> sept heures du soir nous étions rentrés, et le salon d'en haut était plein de monde que Maman seule recevait avec une bonne grâce charmante; il y avait les Paschkoff, les Baratinsky, les Schevitch,10 les Dlles d'honneur Barténieff,11 Borosdin12 et Trüke,13 Lili Zakharjevsky14 ée de la ville pour voir notre spectacle, tous les Balabin,15 Mr Lanskoy,16 les Klüpfell,17 les Tolstoy,18 les Mörder,19 Mme Varési,20 les Хрущев, Rémy, Tyran,21 les Ogareff,22 Зыбин,23 Zolotnitsky, Schouvaloff, notre Zakharjevsky24 et Mme Bagréeff: voilà tout, je crois, une quarantaine de personnes.
Enfin on nous fait dire que tout le monde est rassemblé, la toile se lève, le cœur me bat de frayeur pour le succès du spectacle. Les premières scènes entre André et Alexandrine Troubetskoy25 vont à merveille; cette dernière était délicieuse de grâce et de candeur, avec une tunique de mousseline blanche et des boucles à l'Anglaise, et une aisance et une finesse de jeu charmante. Puis moi j'arrive sur la scène avec une robe de soie bleu clair et du corail, un rôle de femme jalouse très gentil et très amusant; tout le monde rit, et malheureusement je me mets deux fois de la partie, car le public était soûl de rire et le rire franc (c'en était un) est contagieux! Voldemar faisait mon mari avec d'immenses favoris érablement — un rôle de Dupon qu'il a rendu très gai et très drôle. Lise faisait une jeune veuve, celle qui met la zizanie dans les deux ménages: elle était fort jolie avec une robe d'organdi brodée à bouquets, et une rose blanche avec des barbes de dentelle sur la tête (très gracieuse coiffure prêtée par Mme Paschkoff); elle a joué avec finesse et aplomb. Nadine, avec une robe blanche montante, un tablier foncé, et un petit bonnet avec des roses, faisait une revendeuse à la toilette. André était délicieux, séduisant comme toujours!
Lorsque je quittais la scène, je lorgnais les spectateurs de derrière des coulisses; toutes les physionomies étaient attentives, animées et riantes; et quand les trois actes ont été finis on s'est écrié «déjà?!» en riant encore. Alors tout le monde est remonté dans le grand salon pour prendre le thé que faisait sur une longue table Фиона,26 rendue par nous très élégante pour l'occasion; et pendant ce temps nous avons changé de toilette, de sorte qu'il n'y a pas eu l'angoisse de l'attente.
Dans la Quarantaine Levitzsky nous a fait la surprise d'être charmant, et soutenu par la fièvre de la peur, il jouait comme en délire et faisait des farces à la Paul Minet,27 à mèches aplaties sur le front, qui lui donnait un air extrêmement niais, et du reste de son costume de mari — avec le bouquet au côté; tout le monde riait aux éclats de lui et du petit Abameleck, délicieux en docteur et chantant à tue-tête avec une aisance tout à fait comique. André, dans le rôle de Gabriel, était gai, touchant, spirituel, amoureux, et chantant, — le tout à lui perdre son cœur à tout jamais, si on n'était pas sa sœur.
Moi, j'avais un costume de fiancée, robe blanche, voile de dentelle avec une rose blanche dessous boucles tombantes sur les epaules. Dans la longue scène entre nous deux on répétait: bien, très bien, charmant! — et je crois qu'on était sincère. Victor Balabin28 m'a dit qu'il aurait voulu que cette Quarantaine durait quarante jours. Je me fie plus aux physionomies qu'aux paroles, et je vous assure que toutes étaient fort animées.
Après le spectacle on est remonté dans le salon où on a mangé des glaces, dansé deux ecossaises, et vers les deux heures tout le monde est parti...
Царское Село, вторник, 27 сентября <1838 г.>.
Наконец-то, моя любимая Катрин, все успешно завершилось, и я обращаю к тебе свои мысли, свободные от забот, и свое сердце, полное любви к твоему нежному образу.
В четверг, в благословенный день твоего рождения, у нас была последняя репетиция «карусели»; она прошла на редкость хорошо (с моей лошадью во главе). <...> Но вообрази, что мы узнали в это утро: наш главный актер в обеих пьесах, г. Лермантов, посажен под арест на пятнадцать суток его высочеством великим князем из-за слишком короткой сабли, с которой он явился на парад.1 2 великодушно взял на себя роль Бурдениля в «Двух семействах»,3 а Левицкий — с отвращением и чуть ли не с ужасом — роль Джоната в «Карантине»,4 уверяя нас, что он провалит пьесу из-за своей отвратительной игры и робости. И в самом деле, после обеда (обедали все участники группы, и мы выпили за твое драгоценное здоровье) мы провели репетицию, приведшую всех в уныние. Но, уповая на талант Андре,5 на мой собственный (скромно говоря), на красивое личико Лизы и на неотразимую забавность крошки Абамелека, мы все-таки решили дать спектакль. М-ль Полин Бартенева6 аккомпанировала куплетам водевиля более с охотой, чем с талантом, но зато Андре в очаровательной манере спел тринадцать куплетов, и это искупило все.
<...> В пятницу утром нам пришли доложить, что у нас в кухне вот-вот может вспыхнуть пожар, и нам пришлось обедать *в гостях,* у милых Баратынских,7 к которым из города приехал князь Козловский,8 «карусели». <...> В восемь часов мы <с Лизой> отправились в манеж. Сердце мое сильно билось: я очень боялась за свою лощадь при ярком освещении, хотя и позаботилась об этом, объезжая ее целых два часа утром, чтобы умерить ее горячность.
Там было, я думаю, около двухсот зрителей, которым отвели места за барьером. Манеж был очень красиво освещен, гремела музыка, гусары были в своих красных мундирах; все имело радостный и праздничный вид. Я вскочила на лошадь, вверив себя богу, и он меня не оставил. Тери достойно провела «карусель», и Пашков был очень доволен тем, как я ему помогала. Сам он верхом выглядит очаровательно, и лошадь у него была прекрасная, и у всех гусаров тоже! Мы удивительно точно выполнили ужасно трудные фигуры, — такие, как «восьмерка», «мельница», «цепь». Временами, когда мы все галопировали, огни мерцали, будто вот-вот погаснут, и в этом полумраке мы казались какими-то тенями, — и вдруг свечи вспыхивали вновь и вся эта движущаяся картина ярко освещалась. Все говорят, что было очень красиво. (Поскольку бедного Лермантова не было, кавалером у Лиз был другой гусар, некий г. Реми.9) Когда все трудные фигуры были закончены и нам оставалось исполнить только экоссез и котильон, устроили общий перерыв. Дамы остались на лошадях, кавалеры же спешились и поднесли своим дамам чай и пирожные, зрителей тоже ими обносили. Затем к одиннадцати часам вечера мы закончили «карусель», после чего еще до двух часов ночи у нас дома была репетиция «Карантина». <...>
Все воскресное утро (признаться, мы пропустили даже обедню) ушло на репетиции. Обедали мы у Пашковых... В семь часов вечера мы были дома, гостиная наверху уже была полна гостей, которых маменька принимала одна с очаровательной обходительностью. Были Пашковы, Баратынские, Шевичи,10 11 Бороздин12 и Трюке,13 Лили Захаржевская,14 приехавшая из города, чтобы посмотреть наш спектакль, все Балабины,15 г. Ланской,16 Клюпфели,17 Толстые,18 Мердеры,19 м-м Варези,20 Хрущевы, Реми, Тиран,21 Огаревы,22 *Зыбин,*23 Золотницкий, Шувалов, наш Захаржевский24 и м-м Багреева, — вот, кажется, и все; в общем, человек сорок.
Наконец нам сообщают, что все собрались. Занавес поднимается, сердце мое бьется от страха за успех спектакля. Первые сцены между Андре и Александриной Трубецкой25 проходят чудесно; последняя в белой муслиновой тунике с локонами по-английски вызывала восхищение своим изяществом и искренностью, непринужденностью и тонкой очаровательной игрой. Затем на сцене в платье из светло-голубого и кораллового шелка появляюсь я в очень милой и очень забавной роли ревнивой жены. искренний смех (он был и в самом деле искренним) так заразителен! Вольдемар играл моего мужа, Дюпона, с огромными бакенбардами, изрядно его старившими; свою роль он сыграл очень весело и очень смешно. Лиз играла молоденькую вдовушку — ту самую, что сеет раздор в обоих семействах. Она была очень хороша в платье из органди, вышитом букетами, с белой розой и кружевной наколкой на голове (этот очень изящный головной убор ей дала м-м Пашкова); она играла тонко и уверенно. Надин в белом закрытом платье, в темном переднике и в маленьком чепчике с розами играла торговку подержанными вещами. Андре играл восхитительно и как всегда был обворожителен!
Уходя со сцены, я из-за кулис, украдкой рассматривала зрителей; физиономии у всех были внимательные, оживленные и смеющиеся, а когда закончились все три акта, зрители, все еще продолжая смеяться, восклицали: «Уже?!». Затем все снова поднялись в большую гостиную выпить чаю. Его сервировала на длинном столе *Фиона,*26 которую мы весьма изящно нарядили ради такого случая. За это время мы переоделись, так что никто не томился в ожидании.
В «Карантине» Левицкий приятно нас поразил: он был очарователен. Подстегиваемый лихорадочным страхом, он играл, словно в бреду, à la Поль Мине,27 которого напоминал дородностью, париком с зачесанными на лоб прядями (этот парик придавал ему чрезвычайно глупый вид) и, наконец, своим костюмом жениха с криво приколотым букетом. Все хохотали над ним и над маленьким Абамелеком, восхитительным в роли доктора, распевавшим во все горло с истинно комической непринужденностью. Андре в роли Габриеля был весел, трогателен, остроумен, влюблен, а пел так, что, право, не будь я его сестрой, я бы просто влюбилась.
Что до меня, я была в костюме невесты: белое платье, кружевная фата с белой розой поверх локонов, падающих на плечи. Во время длинной сцены между мной и Андре зрители то и дело повторяли: «Хорошо, очень хорошо, очаровательно», — и, мне кажется, они были искренни. Виктор Балабин28 сказал мне, что он желал бы, чтобы этот «Карантин» длился сорок дней. Я доверяю больше лицам, нежели словам, и уверяю тебя, у всех они были весьма оживленными.
После спектакля все снова поднялись в гостиную, где ели мороженое, станцевали два экоссеза, и к двум часам ночи все разъехались...
КОГА, ф. 531, ед. хр. 14, л. 16 — 17 об.
Примечания:
1 — 327.
2 Вольдемар — В. Н. Карамзин.
3 Пьесу «Два семейства»
4 «Карантин» — водевиль Э. Скриба, написанный совместно с Мазером.
5 Андре — А. Н. Карамзин.
6 Бартенева (1811 — 1872) — с 1835 г. фрейлина, певица-любительница (сопрано), ученица М. И. Глинки. По предположению Э. Э. Найдича, ей посвящены стихотворения Лермонтова: «Она поет, и звуки тают», «Как небеса, твой взор блистает», «Слышу ли голос твой», «Есть речи — значенье» (Огонек, 1964, № 35, с. 17).
7 Баратынские: Ираклий Абрамович (1802 — 1859) — сослуживец Лермонтова по лейб-гвардии гусарскому полку, и его жена Анна Давыдовна, урожд. Абамелек (1814 — 1889), сестра С. А. Абамелек-Лазарева, переводчица русских поэтов, в том числе Лермонтова, на английский язык. У нее хранился список стихотворения «Смерть поэта». Лермонтов подарил А. Д. Баратынской автограф стихотворения «Последнее новоселье» (см.: В. Переводчица русских и немецких поэтов. — Рус. лит., 1963, № 4, с. 148).
8 Петр Борисович Козловский (1783 — 1840), князь, — дипломат, литератор, знаток римских классиков, печатался в «Современнике» Пушкина.
9 Реми (около 1809 — 1871) — с 1835 г. штаб-ротмистр лейб-гвардии гусарского полка; с 1839 г. — ротмистр (см.: Окунев Б. Г. А. И. Клюндер и его портреты однополчан М. Ю. Лермонтова в музеях СССР. — В кн.: Научно-исследовательская работа в художественных музеях, ч. 2. М., 1975, с. 175 — 176, 179, 180 и др.).
10 Шевичи: г. ротмистр лейб-гвардии гусарского полка, сослуживец Лермонтова; жена Е. И. Шевича — Лидия Дмитриевна, урожд. Блудова (1815 — 1882); падчерица М. Х. Шевич — Александра Ивановна (1807 — 1860), фрейлина.
11 Фрейлины Бартеневы — сестры Прасковья и Мария Арсеньевны.
12 Бороздин — возможно, Константин Матвеевич (1781 — 1848), историк и генеалог, сенатор.
13 лицо неустановленное.
14 Елена Павловна Захаржевская, урожд. Тизенгаузен (1804 — 1890), — жена петербургского коменданта, генерала Г. А. Захаржевского, сестра которого была замужем за А. Х. Бенкендорфом.
15 братья Евгений, Иван и Виктор Петровичи и их сестра Мария, ученица, а потом приятельница Гоголя; их родители — Петр
Иванович, генерал-майор, и Варвара Осиповна (см.: Плетнев П. А. Соч. и переписка, т. 3. СПб., 1885, с. 544).
16 Ланской (1787 — 1862) — брат жены В. Ф. Одоевского, Ольги Степановны, вместе с ними проживавший.
17 Клюпфели: В. Ф. Клюпфель, его жена и дочь, с которой С. Н. Карамзина совершала прогулки верхом (см.: Пушкин в письмах Карамзиных...
18 Толстые: Анна Матвеевна (1809 — 1897) — дочь сенатора М. Ф. Толстого, фрейлина, в 1838 г. вышедшая замуж за князя Л. М. Голицына, и ее мать — Прасковья Михайловна, урожд. Голенищева-Кутузова (старшая дочь М. И. Кутузова). См. о них: Пушкин в письмах Карамзиных..., с. 164, 297, 387.
19 Мердеры: «Дневника» (Рус. старина, 1900, № 2), и ее мать.
20 М-м Варези — лицо неустановленное.
21 Александр Францевич Тиран (1815 — 1865) — офицер лейб-гвардии гусарского полка, однополчанин Лермонтова; вместе с поэтом учился в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров; мемуарист (его воспоминания о Лермонтове, недоброжелательные и неточные, см.: Звезда, 1936, № 5, с. 183 — 188).
22 Елизавета Сергеевна, урожд. Новосильцева (1786 — 1870), — жена сенатора Николая Ивановича Огарева (1789 — 1852), была дружна с Карамзиными и Вяземскими, отличалась умом, образованностью и любовью к литературе, и ее дочь — Александра Николаевна (р. 1809). О них см.: Пушкин в письмах Карамзиных..., с. 120, 195, 368 и др.
23 Возможно, Ипполит Афанасьевич Зыбин —
24 Григорий Андреевич Захаржевский (1792 — 1845) — петербургский комендант, генерал-майор. С его разрешения Лермонтов 17 марта 1840 г. был переведен из ордонансгауза на арсенальную гауптвахту. Возможно, что именно он разрешил А. П. Шан-Гирею (об этом хлопотала Е. А. Арсеньева) посещать арестованного поэта. Но когда Лермонтов просил у Захаржевского позволения навестить заболевшую бабушку, то получил отказ — комендант сослался при этом на запрещение великого князя Михаила Павловича.
25 Имеется в виду Александра Ивановна Мещерская, княгиня, урожд. княжна (с 1837 г. замужем за Н. И. Мещерским — братом П. И. Мещерского).
26 Фиона — прислуга Карамзиных.
27 Поль Мине
28 Виктор Петрович Балабин (1812 — 1864), окончив курс в Благородном пансионе при Петербургском университете, с 1832 г. служил в Коллегии иностранных дел. С 1835 г. — переводчик в Департаменте внутренних дел. Позднее — дипломат (см. о нем: Рус. старина, 1902, № 1, с. 361).