Герштейн Э.Г. - Судьба Лермонтова.
Лермонтов и двор

ЛЕРМОНТОВ И ДВОР

1

Отзыв «высочайшего» цензора Пушкина о «Герое нашего времени» поражает тем, что он содержится не в официальной бумаге, а в частной переписке царя с царицей. Уже одно это показывает, как изменилось положение поэта в столице императорской России. При дворе стали уделять больше внимания литературе.

После знаменитого письма В. А. Жуковского к отцу Пушкина, после усилий некоторых друзей поэта представить его верноподданным и смиренным христианином, отношение двора к покойному резко изменилось. Бросились к его сочинениям. Этот перелом наглядно иллюстрируется письмом А. И. Тургенева к П. А. Вяземскому, посланным из Киссингена 4 августа 1837 года и описывающим встречи с великой княгиней Марией Павловной. «Я узнал (между нами), — пишет он, — что великая княгиня Мария Павловна была очень предубеждена против Пушкина и, следовательно, сначала не очень жалела о нем, но, кажется, письмо Жуковского к отцу и мои разговоры о нем, особенно анекдот о стихах после холеры^*, переменили мнение. Теперь она и сочинения его и Современник выписывает»¹. Такие же свидетельства имеются в переписке В. А. Жуковского и П. А. Плетнева — воспитателей царских детей.

«Я получила новое издание Пушкина, — пишет великая княжна Мария Николаевна 22 июня 1838 года В. А. Жуковскому, — только три тома. Я с наслаждением его читаю; нет, наслаждение не слово avec recueillement! avec onction!^** нет, и то не то! да вы понимаете!»² Как видим, молоденькая Мария Николаевна «примиряется» с Пушкиным, так же как и Мария Павловна Веймарская.

Планомерную пропаганду творчества великого поэта взял на себя «русский чтец во дворце» П. А. Плетнев. «Вчера, — пишет он наследнику 26 мая 1837 года, — во время урока у Марии Николаевны изволила присутствовать императрица. Ее величеству угодно было приказать мне прочесть несколько из «Цыган» Пушкина». 28 мая он сообщает, что «у в. к. Марии Николаевны мы говорили много о Пушкине и читали из него. Государыня изволила читать наизусть некоторые места из поэмы «Цыганы». В Петергофе «государыня изволила спросить меня, привез ли я «Полтаву», которую теперь и читает», — отмечает он в следующем письме к наследнику 4 июня 1837 года³.

Так русская императрица стала впервые знакомиться с теми поэмами Пушкина, звуки которых, как вспоминал Белинский, еще за десять лет до того доносились из каждого растворенного окна в уездном городе Чембаре⁴.

«Дубровского», «Капитанскую дочку», «Медного всадника», «Езерского» — «с разными присказками». Высокие слушательницы, уподобляясь Юлию Цезарю, исполняют одновременно два или три дела. Внимая чтению, они рисуют или, болтая, позируют художникам, а в одно подобное литературное утро царице даже приносят новорожденную внучку.

Примерно в то же время императрица заинтересовалась автором «Смерти поэта». В начале января 1839 года В. А. Соллогуб писал В. Ф. Одоевскому: «Императрица просила стихи Лермонтова, которые Вы взяли у меня, чтобы списать, и которые, что более соответствует моему, чем Вашему обычаю, Вы мне не вернули»⁵.

По какому поводу беседовала Александра Федоровна с Соллогубом о стихах Лермонтова, остается еще неясным. Но мы располагаем ее ненапечатанными дневником и перепиской. Имя Соллогуба упоминается императрицей в эти же дни, но в другой связи. «На днях я была на маскированном балу у Энгельгардта, — пишет она сыну-наследнику 12 января 1839 года. — Я очень веселилась, интригуя Головина^***, молодого Салагуба, Апони и т. д. и т. д. Было переполнено и в самом деле очень весело»⁶. Эта же маскарадная ночь описана в дневнике подробнее: «9 января... к Сесиль <Фредерикс>, там нашли Вишнякову, Труб<ецкую>, Катр<ин>. После приятного ужина в четырехместной карете в маскарад. Как интересно! Салагуб, Головин, Апони, — объяснялась с Перовским, судорога в ноге прошла...»⁷ Возможно, что именно этот маскарад и дал повод для разговора о Лермонтове с одним из его друзей. Это тем более вероятно, что, описывая 3 февраля свой следующий маскарадный выезд, императрица упоминает друзей поэта — А. А. Столыпина-Монго, А. П. Шувалова, А. Карамзина.

«Вечером Софи Б<обринская>, Перовский в кабинете. После 11-ти в карете С<офи> под маской и <в костюме> летучей мыши с Лили, Трубецкой в маскарад. Атаковала Монго и Шувалова, Карамзин, Трубецкой...», а 8 февраля отмечен разговор о Лермонтове с В. А. Перовским в Петергофе:

8 февраля: «...Читала с Катр<ин> до ½ 9. Н<икс> лихорадит... Перовский <нрзб.> о Демоне».

9 февраля: «Н<икс> нездоров, я велела пригласить Арендта, вместе читали, завтракать к Шамбо, назад в ландо одни. Н<икса> мучил сплин. Мишель обедал у меня, Н <икс> нет. Вечером чтение Перовского»⁸.

Смысл этих лаконичных заметок расшифровывается в записке императрицы к Бобринской, очевидно написанной 10 февраля 1839 года:

«Вчера я завтракала у Шамбо, сегодня мы отправились в церковь, сани играли большую роль, вечером — русская поэма Лермонтова Демон в чтении Перовского, что придавало еще большее очарование этой поэзии. — Я люблю его голос, всегда немного взволнованный и как бы запинающийся от чувства.

Об этом у нас был разговор в вашей карете в маскарадную ночь, вы знаете»⁹.

Таким образом, чтение «Демона» во дворце было связано с маскарадными выездами императрицы, где она забавлялась, окруженная приятелями Лермонтова — Монго-Столыпиным, Шуваловым, А. Карамзиным.

Эти новые факты проливают свет на два эпизода биографии Лермонтова, имеющие важное значение для творческой истории «Демона» и стихотворения «1-е января».

А. П. Шан-Гирей писал: «Один из членов царствующей фамилии пожелал прочесть «Демона», ходившего в то время по рукам, в списках, более или менее искаженных. Лермонтов принялся за эту поэму в четвертый раз, обделал ее окончательно, отдал переписать каллиграфически и, по одобрении к печати цензурой, препроводил по назначению»¹⁰.

«Демон» больше не переделывался. Но существовала другая версия, до недавнего времени фигурировавшая во всех советских изданиях сочинений Лермонтова. Там указывалось, что чтение «Демона» при дворе состоялось в приезд поэта в Петербург в 1841 году в отпуск и поэма была прослушана при дворе наследника. Так когда же Лермонтов переделывал «Демона» в последний раз?

А. П. Шан-Гирея, Мартьянов писал: «Между тем, некоторые высокие особы из императорской фамилии пожелали ознакомиться с поэмой, и поэт еще раз занялся пересмотром ее, изменил <...> отдал исправленную поэму переписать каллиграфу и переписанный список представил через генерал-адъютанта А. И. Философова <...> В данном случае «Демон» получил окончательную обработку и засим никаким дальнейшим изменениям не подвергался»¹¹.

Нетрудно заметить, что Мартьянов попросту повторяет рассказ А. П. Шан-Гирея, механически присоединив к нему сведения Д. А. Столыпина о посредничестве А. И. Философова в 1841 году. При этом Столыпин указывал, что Философов, одним из первых издавший в 1856 году полного «Демона» в Карлсруэ, печатал его с копии, представленной им ко двору в 1841 году. Когда же в 1939 году список «Демона» действительно был обнаружен А. Н. Михайловой в архиве Философовых, версия Мартьянова была предпочтена учеными всем другим.

В архиве Философовых была найдена не только копия «Демона», но и переписка по этому поводу. Выяснилось, что перед отъездом в 1856 году в Карлсруэ Философов получил список «Демона» от гофмаршала Александра II В. Д. Олсуфьева. В бытность нового царя еще наследником престола Олсуфьев как гофмейстер его двора ведал библиотекой и архивом Александра Николаевича. Отсюда и появилась уверенность, что чтение «Демона» происходило при дворе наследника и, как утверждал Мартьянов, в 1841 году¹².

«Демона» этот вывод решительно оспаривался. Изучая многочисленные дореволюционные бесцензурные издания «Демона», сличая рукописи и варианты и анализируя идейное содержание последних редакций поэмы, два исследователя, Д. А. Гиреев и Т. А. Иванова, независимо один от другого пришли к одинаковому выводу. Оба настаивали на том, что Лермонтов в последний раз переделывал «Демона» в период, указанный Шан-Гиреем, то есть в 1838 году. Правильным текстом, по мнению этих исследователей, нужно считать редакцию, законченную 8 сентября 1838 года. Переделки же, внесенные Лермонтовым в «придворную» редакцию, нужно приводить в вариантах, так как, не вытекая из идейных и художественных соображений, они были сделаны под давлением внешних обстоятельств¹³.

При этом Д. А. Гиреев обратил особое внимание на дату, проставленную на «философовском», так называемом придворном, списке «Демона»: там указано, что поэма была закончена «4 декабря 1838 года». Почему же Лермонтов переделывал «Демона» в это время, если ко двору он должен был представить свою поэму лишь в 1841 году? Решив, что «философовский список является только копией «придворного» списка, указанные исследователи не имели возможности объяснить, чем были вызваны коренные существенные изменения поэмы 4 декабря 1838 года. Разные догадки не решали вопроса. И только теперь мы нашли фактическое обоснование новейшим взглядам на творческую историю «Демона».

Достоверно узнав, что В. А. Перовский прочел «Демона» во дворце 8 и 9 февраля 1839 года, мы понимаем, что в это-то время и были сделаны Лермонтовым последние переделки поэмы для представления «одному из членов царствующей фамилии», не названному А. П. Шан-Гиреем, но оказавшемуся императрицей Александрой Федоровной. Совершенно очевидно, что два раза изменять идейное содержание «Демона» для представления ко двору Лермонтов не мог. И, таким образом, окончание его работы над своей любимой поэмой надо отнести к концу 1838 года, как и указывал Шан-Гирей^****.

Но почему же копия «придворного» списка хранилась в бумагах наследника? Ответ на этот вопрос мы находим во второй дате, вынесенной на титульный лист «философовского» списка с левой стороны, внизу: «13 сентября 1841 года». До сих пор значение ее оставалось неразгаданным: в это время Лермонтова не было уже в живых. Но мы скоро убедимся, что смерть поэта вызвала новый прилив интереса к его сочинениям при дворе. Очевидно, это коснулось и наследника. Естественно, что он обратился за рукописью к воспитателю младших царских детей, родственнику Лермонтова А. И. Философову, естественно, что тот должен был для этого разыскать ту «придворную» копию, которая была уже представлена императрице в феврале 1839 года. Пока список был отыскан, пока его переписали, настало 13 сентября.

Таким образом, при дворе было два чтения «Демона» — одно при жизни Лермонтова, другое после его смерти.

^* Речь идет о стихотворении Пушкина «Герой», сопоставляемом современниками с рассказами о бесстрашном поведении Николая I в Москве во время холеры.

^** с самоуглублением! с благоговением! (фр.)

^*** Головин - престарелый царедворец, поэтому его фамилию императрица иронически подчеркивает.

^**** «Демона» 1839 г. и другими материалами, собранными и проанализированными Э. Э. Найдичем (см. его статью «Последняя редакция «Демона» в журнале «Русская литература», 1971, № 1, с. 72-78). Выяснилось также, что 7 марта 1839 г. Лермонтов сдал рукопись «Демона» в цензуру и получил одобрение (см. статью В. Э. Вацуро о цензурной истории «Демона» в кн.: М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. Л., Наука, 1979, с. 310-314).