Герштейн Э.Г. - Судьба Лермонтова.
За страницами "Большого света"

ЗА СТРАНИЦАМИ «БОЛЬШОГО СВЕТА»

1

Лермонтов «много потерпел от ложных друзей», — писал Ф. Боденштедт, самый ранний биограф поэта¹.

Иллюстрацией этого заявления служит история литературных и личных отношений Лермонтова с Соллогубом.

В. А. Соллогуб начал свою литературную деятельность одновременно с Лермонтовым, своим сверстником. В 1837 году произведения обоих писателей были напечатаны в посмертном издании пушкинского «Современника». Лермонтов дал «Бородино», Соллогуб рассказ «Два студента», посвященный Карамзиным. В 1838 году в «Литературных прибавлениях» к «Русскому инвалиду» появились без полной подписи «Песня про купца Калашникова» и рассказ Соллогуба «Сережа». В обновленных с 1839 года «Отечественных записках» в первой же книге были помещены «Дума» Лермонтова и повесть Соллогуба «История двух калош». В критических статьях, читательских откликах и письмах современников имена обоих писателей всегда ставились рядом.

В. Г. Белинский приветствовал беллетристический талант Соллогуба, рассматривая его произведения как шаг вперед в развитии русской реалистической повести. В «Истории двух калош» рассказана печальная история бедного скрипача, подвергавшегося унижениям в великосветских музыкальных салонах. В «Сереже», «Большом свете» и в более позднем «Бесе» развенчивается тип ложного светского «льва», тщеславного и суетного (отсюда фамилия «Леонин» в «Большом свете», «Леонов» в «Бесе»; Leo — по-латыни лев). Эту линию продолжил вскоре И. И. Панаев в своих известных очерках о провинциальных «львах».

«Большой свет» был начат в январе — апреле 1839 года: в мае Соллогуб послал первую часть В. Ф. Одоевскому с просьбой подыскать эпиграфы к главам². Автор долго не приступал ко второй части. Она была готова почти что через год: повесть появилась целиком в «Отечественных записках» только в марте 1840 года.

Прочитав рукопись, Белинский заявил, что Соллогуб «повыше всех Бальзаков и Гюгов»³. По выходе повести из печати Белинский продолжал в обзорных статьях отзываться о ней положительно.

Читательские мнения разделились. Широкий успех повести был обеспечен автору знанием великосветской жизни, описанной живо, достоверно и с превосходством насмешливого наблюдателя. Но некоторые читатели были разочарованы. П. Н. Кудрявцев писал Белинскому 3 апреля 1840 года: «Вот Большой свет, на который я возлагал столько блестящих надежд и которого ждал почти с нетерпением, произвел на меня совершенно противное действие, или почти не произвел никакого: может быть, это тоже одна из превосходных вещей — не спорю, но что касается до меня, я, кажется, предпочел бы ей небольшой рассказ Лермонтова^*, недавно напечатанный тоже в Записках, а вся беда в том, что в повести Соллогуба я не нашел ни одного истинного чувства и потому расстался с нею теперь без всякого чувства»⁴.

Разругал «Большой свет» и В. П. Боткин. Его письмо к Белинскому до нас не дошло, но об этом можно судить по ответу критика: «К повести Соллогуба ты чересчур строг: прекрасная беллетристическая повесть — вот и все. Много верного и истинного в положении, много чувствительности, еще больше блеску. Только Сафьев — ложное лицо. А впрочем, славная вещь, бог с ней. Лермонтов думает так же. Хоть и салонный человек, а его не надуешь, — себе на уме...»⁵

Ссылку Белинского на мнение Лермонтова обычно приводят в доказательство отсутствия личных намеков в «Большом свете». Сторонники этой версии утверждают даже, что никто и не замечал их до тех пор, пока Соллогуб не написал в 1865 году в своих воспоминаниях: «С Лермонтовым я сблизился у Карамзиных и был в одно время с ним сотрудником «Отечественных записок». Светское его значение я изобразил под именем Леонина в моей повести «Большой свет», написанной по заказу великой княгини Марии Николаевны»⁶.

Соллогуб очень ясно провел здесь черту между литературными и личными отношениями своими с Лермонтовым. То же самое сделал и поэт в разговоре с Белинским. В том обществе, где Лермонтов встречался с Соллогубом, намеки повести были поняты сразу, а из великосветских кругов толки о прототипах «Большого света» проникли в широкую среду. «Как гласят никому уже не секретные литературные преданья, в фигуре Леонина довольно ловко выставлена комическая сторона великосветских стремлений поэта», — писал Аполлон Григорьев в 1862 году⁷

Злободневность повести была замечена сразу по выходе в свет третьей книги «Отечественных записок». Подписчикам она была разослана 19 марта, и в тот же день мы встречаем два отклика на «повесть о двух танцах» Соллогуба. П. А. Вяземский сообщал родным: «Соллогуб написал повесть, в которой много петербургских намеков и актуалитетов. Но я недоволен разговорным языком: сцена в фашьонабельных салонах, даже, вероятно, и в воронцовском, а разговор костромской»⁸.

С интересом прочитали «Большой свет» и во дворце. 19 марта императрица записывает: «Одна Барят<инская>. Читали повесть Салагуба Большой свет». На следующий день: «...вечером опять читали как вчера, Н<икс> <нрзб.> Виельг<орский?>, Трубецкая⁹.

«Большом свете» историю своей любви к дочери М. Ю. Виельгорского.

Надо думать, что изображение этого чувства и соперничества двух героев — князя Щетинина и Леонина — понравилось Николаю I и двору. Через месяц, 19 апреля, была объявлена помолвка фрейлины императрицы Софьи Михайловны Виельгорской с Соллогубом. «Он каждый день все более и более с нами сходится, — писал М. Ю. Виельгорский В. А. Жуковскому 26 апреля, — и Софья, кажется, начинает к нему нежиться. Она сама решила: уж более двух лет, как он ее любит, чувство к ней он описал в лице Надины его повести (читал ли ее?) в трех танцах»¹⁰.

Братья Виельгорские, оставившие заметный след в истории развития музыкальной культуры в России, были также и тонкими царедворцами. Виолончелист Матвей

Юрьевич носил придворное звание, Михаил Юрьевич, композитор, меценат, эрудит, был в России проводником европейской музыки. В его концертном зале в 1840 году немецкая труппа исполняет «Гугенотов» Мейербера, выступают европейские виртуозы, постоянная гостья — Росси... Дом Виельгорских на Михайловской площади был, собственно говоря, придворной концертной залой. Здесь часто присутствовали члены царской семьи. Так, П. А. Вяземский, сообщая жене и дочери о репетиции у Виельгорских моцартовского «Дон-Жуана», писал 14 марта 1840 года: «Графиня Росси пела дону Анну прелестно. Григорий Волконский Лепорелло. Прочие мужчины и так и сяк, Владимир Соллогуб, Николай Пашков. Правда, что это была только первая репетиция с оркестром, да и всем этим аматерам при голосе гр. Росси петь сокрушительно. Собрание было блестящее: Мария Николаевна за дверью^**»¹¹.

В письме Вяземского живо передана та атмосфера музыкальных вечеров у Виельгорских, которая позволила позднейшему официозному историку П. И. Бартеневу восторженно назвать этот дом «универсальной академией искусств под сенью царской милости»¹².

М. Ю. Виельгорский занимал при дворе, по выражению одного современника, «высокое, так сказать, совершенно выходящее из ряда общего положение». Сын его Иосиф (умерший в 1839 году) воспитывался вместе с наследником. Старшая дочь, Аполлинария, была другом детства и любимой приближенной великой княгини Марии Николаевны. «Все три дочери Виельгорского все время с нами», — сообщала императрица о своей заграничной поездке в 1837 году. «Я очень рад был, когда узнал, что великие княжны вас полюбили и с вами проводили все время», — писал Иосиф Виельгорский в Петергоф 25 июля 1838 года¹³. Письмо адресовано средней сестре, Софье. 1 января 1839 года она была назначена фрейлиной императрицы. Когда через два года она вышла замуж за Соллогуба, бракосочетание совершилось (13 ноября 1840 года) в малой церкви Зимнего дворца, венчал царский духовник Бажанов, посаженым отцом невесты был Николай I. После венчания на вечере у Виельгорских присутствовал весь двор.

Стремительно произошло их обручение 19 апреля 1840 года. «Не могу объяснить вам, каким образом участь моя так неожиданно переменилась», — писала невеста В. А. Жуковскому 28 апреля. О внезапности семейного переворота пишет поэту и будущий тесть: «Вероятно, тебе уже известно важное происшествие в моем семействе. Оно было так неожиданно, некоторым образом наперекор тайных моих желаний и предположений, что первую минуту я не знал (и не мог) радоваться ли или жалеть» (26 апреля)¹⁴«Свадьбу мы сыграем с помощью божией после вашего возвращения, т. е. в ноябре. Брат из Мюнхена возвращается для этого. Его благословение и присутствие необходимы. Он едет с Марией Николаевной в августе. Это обстоятельство нас решило». М. Ю. Виельгорский был назначен гофмейстером двора великой княгини Марии Николаевны и сопровождал ее в Мюнхен. Как видим, свадьба Софьи Виельгорской и Соллогуба находилась в зависимости от высоких придворных интриг. «Луиза была главным двигателем всего», — подчеркивает Виельгорский свою к ним непричастность. Дело было устроено его женой, надменной внучкой Бирона Луизой Карловной Виельгорской.

Великая княгиня не могла не знать от девиц Виельгорских о всех перипетиях любви Соллогуба к Софье Михайловне. Хороший повод для совета — описать эту «интересную» историю в повести.

Увлекательно было узнавать прототипов в персонажах повести. Надина — Софья. Князь Щетинин — Соллогуб. Мишель Леонин — Лермонтов. Блестящая княгиня Воротынская, кузина князя Щетинина, — графиня А. К. Воронцова-Дашкова (приходившаяся Соллогубу двоюродной сестрой). Сафьев имеет поразительное внешнее сходство с С. А. Соболевским, другом Пушкина, а затем и Лермонтова. Автор использовал характерный жест Соболевского: Сафьев во время беседы закладывает руку за жилет и вскидывает голову¹⁵. Но, по мнению злопыхателей, проникновение Лермонтова в высший круг произошло вследствие возвышения его родственников Столыпиных и благодаря успеху красавца Монго у великосветских «львиц», поэтому свет охотно принимает его за прототип Сафьева. Кстати говоря, в повести

Леонин обращается с просьбами познакомить его с великосветскими львицами также и к князю Щетинину, то есть самому Соллогубу.

криптонимами упоминание о двух писателях, одновременно завоевавших успех в великосветских салонах: «Хотите, я поеду обедать к Ф., — обращается Щетинин к Воротынской, — и буду разбирать с ним каждое блюдо поодиночке? Хотите, я целый день проведу с устаревшими поклонниками вашими, из которых один открыл Англию, а другой Италию? Хотите, я буду играть в вист с вашей глухой тетушкой, а потом поеду слушать стихи Л<ермонтова> и повести С<оллогу>ба?.. Все жертвы готов я вам принесть».

Стихи Лермонтова и повести Соллогуба — модная новинка в великосветских салонах. « Краевского (то есть «Отечественные записки») трещат теперь по всем гостиным и салонам», — писал Соллогуб в январе 1839 года¹⁶«История двух калош», по свидетельству И. Панаева, «наделала столько шуму, что она читалась даже теми, которые никогда ничего не читали... по крайней мере по-русски; в большом свете с неделю только и говорили об этих «Калошах»... Соллогуб был входу»¹⁷. «Дамы, желающие, чтобы в их салонах были замечательные люди, приглашают меня... Самые хорошенькие женщины добиваются моих стихов, — писал Лермонтов М. А. Лопухиной в конце 1838 года, — и хвастаются ими как величайшей победой».

страдал литературной завистью, восхищаясь бескорыстно и искренне каждым новым дарованием. Мы не можем заподозрить его в литературном соперничестве с Лермонтовым, но светские успехи поэта не были ему безразличны, поскольку к этому примешивались придворные интриги и твердое желание добиться руки С. М. Виельгорской, которую он ревновал к Лермонтову. На этой почве и возник такой беспримерный замысел, как изображение своего друга и товарища в пародийной повести.

В «свинском Петербурге» обратили внимание только на те грубые места «Большого света», где великосветские претензии Леонина выставлены в унижающем его виде. С удовольствием повторялись реплики маленького корнета, мечтающего об Андреевской ленте и о приглашении в Аничков дворец. Соллогуб, прекрасно знавший об интересе к Лермонтову императрицы, грешил против истины, увлеченный тайным недобрым чувством к другу-писателю и твердым намерением угодить великой княгине Марии Николаевне. Беспринципность будущего зятя Виельгорских, ставшая очевидной современникам только после многих лет его литературной деятельности, была отмечена М. Б. Лобановым-Ростовским: «Соллогуб, умный человек и хороший писатель, многими высоко ценимый и повсюду принятый, но негодяй по своим низменным инстинктам и по цинизму, с которым он насмехался надо всем»¹⁸.

Цинизм Соллогуба проступает особенно ясно, если учесть, как высоко он ставил дарование Лермонтова и какой тесной дружбой он был с ним связан в первые годы возвращения поэта из кавказской ссылки.

Тем не менее пресловутую повесть Соллогуба нельзя назвать «низкопробным памфлетом», как это делала я сама, не изучив еще с достаточной глубиной этой сложной главы из биографии Лермонтова. «Большой свет» скорее подходит под определение литературной пародии, хотя местами все же опускающейся до уровня пасквиля. Большим сходством с натурой отмечен, например, внешний портрет Лермонтова, который можно было бы принять за пародию на мемуары И. С. Тургенева, если бы мы не знали, что автор «Отцов и детей» писал свои литературные воспоминания гораздо позже Соллогуба. Очевидно, оба писателя сохраняли верность природе. Вспомним, как поразил И. Тургенева облик Лермонтова «какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью», которыми «веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз»¹⁹. Соллогуб рисует пародийный портрет Лермонтова, сходный с портретом Тургенева, но дает обидное и пошлое толкование отрешенности героя.

«И Леонин явился по привычке на бал. Поутру заимодавцы не давали ему покоя. Начальник его обещал ему за нерадение к службе отсылку в армию. Графиня не приняла его, извиняясь головною болью, хотя трое саней стояло у ее подъезда.

Ему было неимоверно душно. Лицо его было бледно, глаза неподвижны. Все на бале его видели и никто не заметил».

Те же «неподвижные глаза», и даже фраза «ему было неимоверно душно» напоминает заключение Тургенева: «внутренне Лермонтов задыхался в той тесной сфере, куда его втолкнула судьба».

Разумеется, эта злая пародия не могла не напомнить читателю автопортрет Лермонтова в стихотворении «1-е января». И так же, как с этими стихами легенда связывала маскарадный эпизод, так же «Большой свет» сопоставляли с «1-м января», понимая, что два эти произведения олицетворяют две разные силы, движущие обоими писателями-современниками. Сервилизм и беспринципность — с одной стороны, «дух независимости и безграничной свободы» — с другой.

При внимательном чтении «Большого света» обнаруживается, что вся повесть пропитана образами и идеями лирики Лермонтова, переданными талантливым беллетристом пародийно. Это дает ключ к более глубокому пониманию не только причин знаменитого литературного скандала, но и некоторых произведений самого Лермонтова.

^* «Тамань».

^** Из-за беременности.