Герштейн Э.Г. - Судьба Лермонтова.
Неизвестный друг

НЕИЗВЕСТНЫЙ ДРУГ

1

Трагическая судьба Лермонтова волновала передовых русских людей со дня гибели поэта в 1841 году. Еще когда Белинский вставил в рецензию на второе издание «Героя нашего времени» замаскированный некролог его автора, он старался передать свои впечатления о личных встречах с поэтом. В 1845 году редакция передового популярного издания для юношества призывала современников «собрать хотя некоторые сведения для будущей биографии Лермонтова...» которые «до сих пор... еще никем не были печатно собраны». Попытка самой «Библиотеки для воспитания» дать элементарную биографическую справку о поэте потерпела неудачу. «Перед стихотворениями Лермонтова, — значится в редакционной заметке, — следовал краткий очерк его жизни; но в ожидании более полных сведений, которые в скором времени должны быть доставлены, редакция отложила его до следующей книжки»¹. Однако ни в одном из выпусков «Библиотеки для воспитания» очерк жизни поэта так и не появился. И когда через четырнадцать лет, в 1859 году, В. Стоюнин выпустил сборник «Русская лирическая поэзия для девиц», он вынужден был повторить слова своих предшественников: «Лермонтов умер в 1841 году, не имея и тридцати лет от роду. Биография его до сих пор никем не написана, а потому и обстоятельства его жизни нам очень мало известны»².

Избранные стихотворения Лермонтова и отрывки из «Героя нашего времени» помещались в хрестоматиях с начала 1840-х годов, сочинения его все время переиздавались. В любом учебнике русской словесности Лермонтову уделялось значительное место. Поэма «Демон» «обошла всю Россию в неисчислимом множестве списков» и была «известна всем от мала до велика наизусть»³. Вся русская литература 40-х и 50-х годов прошла под знаком

Лермонтова, так же как Пушкина и Гоголя, стихи Лермонтова стали уже пародироваться, — а никто не мог еще указать, в каком году поэт родился!

За все время царствования Николая I в русской печати появилось только несколько скупых упоминаний о личности Лермонтова. В 1853 году в газете «Кавказ» были приведены пустые россказни неизвестного казначея одного из четырех полков, где служил Лермонтов⁴. Эта заметка была тотчас перепечатана в «Московских ведомостях» и в том же году использована в «Справочном энциклопедическом словаре»⁵. Русский читатель должен был довольствоваться пошлым сравнением внешности Лермонтова с портретом Печорина и отголосками ходячих анекдотов о поэте. Другими материалами редактор «Энциклопедического словаря» А. Старчевский не располагал.

Для того чтобы сказать что-либо о жизни Лермонтова, русским литераторам приходилось прибегать к уловкам. Так, в журнале «Пантеон» в том же 1853 году, в отделе «Петербургский вестник», корреспондент совершил, по его словам, «арабский скачок» к Невскому проспекту от «прелестей мирного деревенского быта» Пензенской губернии. Он привел письмо своего приятеля, помещика тех мест, который описывал могилу «автора лучшего романа русского и многих превосходных стихотворений». Степной житель, так верно оценивший прозу Лермонтова, писал петербургскому хроникеру: «Село Тарханы в последние годы приобрело известность, и часто бывает убрана свежими цветами гробница поэта... Грустно на безвременной его могиле, но отрадно внимание, которое оказывают его памяти и высокому дарованию... даже безграмотные крестьяне смутно понимают, что их барин был чем-то, писал что-то хорошее...»⁶ Далее он привел несколько, правда очень неточных, сведений о рождении и детстве Лермонтова. Но кому пришло бы в голову искать данные о покойном писателе в многословном фельетоне петербургского журналиста? «У нас нет не только биографии, но даже какого-нибудь известия о жизни Лермонтова, а между тем 15 июля будет пятнадцать лет, как он умер!» — восклицал рецензент «С.-Петербургских ведомостей» в 1856 году⁷.

И все же среди литераторов 50-х годов был один, который очень осторожно намекал в печати, что ему хорошо известны подробности последнего года жизни Лермонтова на Кавказе, а следовательно, и его гибели. Литератор этот был Александр Васильевич Дружинин. Еще в

1852 году в январской книжке «Библиотеки для чтения» он так же незаметно, как фельетонист «Пантеона», вставил в свое очередное (XXV) «Письмо иногороднего подписчика о русской журналистике» набросок психологического портрета Лермонтова.

«Во время моей последней поездки, — писал он, — я познакомился с одним человеком, который коротко знал и любил покойного Лермонтова, странствовал и сражался вместе с ним, следил за всеми событиями его жизни и хранит о нем самое поэтическое, нежное воспоминание. Характер знаменитого нашего поэта хорошо известен, но немногие из русских читателей знают, что Лермонтов, при всей своей раздражительности и резкости, был истинно предан малому числу своих друзей, а в обращении с ними был полон женской деликатности и юношеской горячности. Оттого-то до сих пор в отдаленных краях России вы еще встретите людей, которые говорят о нем со слезами на глазах и хранят вещи, ему принадлежавшие, более чем драгоценность. С одним из таких людей меня свела судьба на короткое время, и я провел много приятных часов, слушая подробности о жизни, делах и понятиях человека, о котором я имел во многих отношениях самое превратное понятие»⁸.

«Преданность моего знакомца памяти Лермонтова была беспредельна», — говорит Дружинин. Критик рассказывает далее, что его приятель, сохранявший в 1851 году «всю молодость духа и всю гибкость воображения», долго жил на Кавказе «и понимал произведения Лермонтова так, как немногие их понимают: он мог рассказать происхождение почти каждого из стихотворений, событие, подавшее к нему повод, расположение духа, с которым автор «Пророка» брался за перо...»

— о том, при каких обстоятельствах Лермонтов был убит. Но в дореформенной печати нельзя было писать не только о подробностях дуэли поэта с Мартыновым, но и о самом факте дуэли. Естественно, что на заметку Дружинина не последовало никаких откликов. Даже в полемической статье, напечатанной в «Москвитянине» по поводу

XXV «Письма иногороднего подписчика», имя Лермонтова не было упомянуто⁹.

Между тем кавказская встреча произвела на Дружинина сильнейшее впечатление. В своем неизданном дневнике он снова и снова возвращается к этому эпизоду. В отдельной заметке, где для памяти отмечены «светлые дни» его жизни, Дружинин упоминает «вид Кавказских гор с Елисаветинской галереи», «дом на Пятигорском бульваре»¹⁰. А в подневных записях раскрывается, что воспоминание, оставшееся у него от посещения Пятигорска, связано было с «обожаемой памятью» Лермонтова¹¹. «А я думал обдумать простенькую повесть о Нардзане. Неужели же этот лунный свет... ... и вся обстановка моя два года тому назад не сложатся, наконец, во что-нибудь стройное?»¹² — пишет он 7 июля 1853 года. На следующий день он сокрушенно признается в своем бессилии: «Начал легенду о Нардзане (увы, в который раз) и уже на первом листе отклонился от простоты». Повесть, однако, была закончена Дружининым и напечатана в некрасовском «Современнике» в 1854 году под названием «Легенда о Кислых водах». О Лермонтове там не было ни слова.

Историки литературы единодушно отводят этой повести одно из скромных мест в творчестве автора «Полиньки Сакс». Но первые страницы «Легенды» остались ненапечатанными. А в этом неизданном «Вступлении» Дружинин снова упоминает о свидании с другом поэта, описывая свою ночную поездку из Пятигорска в Кисловодск. На «Кислых водах» он бродит возле дома Дворянского собрания, знакомого нам по «Герою нашего времени»; здесь опять открыта «ресторация» Найтаки, у которого служит «самый смышленый из его буфетчиков», старожил Кавказского края, видавший на своем веку много интересного и не раз подававший форелей «покойному Михаилу Юрьевичу». Автор охвачен особенным настроением: им владеет «только одно воспоминание, одно стремление и один порыв душевный к человеку давно умершему», никогда им не виденному. «Я не мог думать ни о чем и ни о ком, — пишет рассказчик, — кроме Лермонтова, к которому еще за день не чувствовал, казалось, ничего, кроме заслуженного уважения по поводу его литературных достоинств... Образ Лермонтова, в тот еще день виденный мною на портрете, срисованном с усопшего и хранившемся как святыня у одного из его ближайших товарищей, возникал передо мной с ясностью почти фантастической. Я видел, ясно видел у грота, прославленного гением Лермонтова, — это загорелое и бледное лицо с отпечатком предсмертного страдания и какой-то таинственной неразгаданной мысли...»

Дружинин подчеркивает, что именно встреча с другом Лермонтова вызвала у него особенный порыв отчаяния из-за гибели поэта. С редкой для него экзальтацией Дружинин пишет: «Зачем люди, его окружавшие, — думал я с ребяческим ожесточением, — не ценили и не лелеяли поэта, не сознавали его величия, не становились грудью между ним и горем, между ним и опасностью! Умереть за великого поэта не лучше ли, чем жить целое столетие?..»¹³

Дружинин описывает первый день, вернее, первую ночь своего пребывания в Кисловодске в 1851 году. В последующие дни (мы знаем об этом по его напечатанной переписке) он стал бывать в доме, где «собирались разные кавказские герои»¹⁴. Не от них ли он слышал новые рассказы о Лермонтове, упомянутые им мимоходом в другом «Письме иногороднего подписчика», в 1854 году? В этом фельетоне критик утверждал, что память о Лермонтове «до того свежа на Кавказе, что сотни сведений о его жизни придут к биографу сами, по первому востребованию»¹⁵ Дружинина записана фамилия этого родственника Лермонтова: «Хастатов»¹⁶. В заметке, озаглавленной «Места», Дружинин записывает: «Имение Вадковского... дом Хлюпина...» Эти фамилии тоже имеют отношение к Лермонтову. Один из Вадковских, Иван Яковлевич, учился вместе с Лермонтовым в университетском пансионе, а командиром Тенгинского пехотного полка в то время, когда там служил Лермонтов, был полковник С. И. Хлюпин (правда, в 1851 году его уже не было в живых). Что касается записи «Участь книг в Пятигорске», стоящей непосредственно перед пометой «Хастатов», то она наводит на мысль, что речь идет о книгах Лермонтова, оставшихся после его смерти. Нельзя также пройти мимо одной из «Заметок без цели», лаконичные записи которой, возможно, относятся к Мартынову: «Benediction des poignards <благословение кинжалов>. Перовский. Стрельба в цель с триумфом. Черкеска»¹⁷. «Благословение кинжалов» напоминает о насмешках Лермонтова над двумя кинжалами, которые носил Мартынов. «Стрельба в цель с триумфом» заставляет вспомнить о неправдоподобных уверениях Мартынова, что он не умел стрелять и впервые на дуэли с Лермонтовым держал в руках пистолет. «Черкеска» — согласно ряду материалов, сразу после дуэли Мартынов послал слугу за своей черкеской, оставленной им на месте поединка.

«Всякий из литераторов поставил бы себе в честь составить более или менее полную биографию Лермонтова», — писал он в анонимной рецензии на третье смирдинское издание сочинений писателя в 1852 году¹⁸.