|
4
«Самая свежая и поразительная наша новость, — писала императрица сыну-наследнику за границу в конце сентября 1838 года, — Маша Трубецкая выходит замуж за гусарского офицера Столыпина, зятя Философова. Ему 32 года, он красив, благовоспитан, хорошо держится, добр и очень богат, чем тоже не следует пренебрегать. Они купаются в блаженстве, семья действительно нуждалась в утешении после небывалых родов этой весной. Говорят, что Сергей очень похудел, у него сокрушенный вид»42.
Сообщая будущему царю Александру II интересующую его новость, императрица упоминает в этом письме о трех близких Лермонтову людях.
Уже знакомый нам А. И. Философов пользовался в царской семье большим доверием. Так, свое известное письмо к Михаилу Павловичу о смерти Пушкина Николай I послал брату через его адъютанта Философова43. В это время Философов уже был женат на родственнице Лермонтова — Анне Григорьевне Столыпиной и хлопотал о Лермонтове во время ссылки его за стихи на смерть Пушкина.
Сергей Трубецкой, родной брат фаворита императрицы, насильно обвенчанный Николаем с беременной Е. П. Пушкиной, был другом Лермонтова, а впоследствии и секундантом его на дуэли с Мартыновым.
А. Г. Столыпин, хотя формально приходился Лермонтову лишь двоюродным дядей, фактически заменял ему старшего брата. По его совету Лермонтов поступил в юнкерскую школу с определением в лейб-гусарский полк. Выйдя в 1834 году в офицеры, Лермонтов поселился в Царском Селе на общей квартире с обоими Алексеями Столыпиными — то есть Монго и будущим мужем княжны Трубецкой.
А. Г. Столыпин опекал молодых гусар, вел общее хозяйство, руководил ими в полку. По-видимому, после возвращения Лермонтова из первой кавказской ссылки все трое опять жили вместе в Царском Селе.
Императрица очень отличала Марию Трубецкую. «И вот Маша сговорена, — пишет она С. А. Бобринской. — Вы поймете, как я обрадована этой новостью, совершенно неожиданной»44. В дневнике она отмечает 27 сентября 1838 года: «Трубецкая Маша — невеста Столыпина»45.
Какое-то особое значение имел для императрицы и день свадьбы, происходившей уже зимой. В свою маленькую записную книжку она вклеивает на память розовую ленточку и подписывает: «Свадьба Марии Столыпиной. 22 января 1839»46.
24 января императрица пишет сыну: «Кстати, позавчера состоялась свадьба Марии Трубецкой и Столыпина. Это была прямо прелестная свадьба. Жених и невеста... восхищенные родственники той и другой стороны. Мы, принимающие такое участие, как будто невеста — дочь нашего дома. Назавтра все явились ко мне, отец, мать, шафера с коробками конфет и молодожены, прекрасно одетые»47. Подробно описывая накануне эту свадьбу в дневнике, Александра Федоровна называет еще два имени: «...Шафера с конфетами (Ал<ександр> Тр<убецкой> и Монго-Столыпин)...»48
Среди «восхищенных родственников» жениха присутствовал и Лермонтов. При этом надо иметь в виду, что А. Г. Столыпин представил в церемониальную часть список из сорока своих родственников, но на венчании в Аничковом дворце из них присутствовало только семнадцать*. Как видим, Лермонтов не был исключен из списка «приглашенных от их императорских величеств», как гласит запись камер-фурьерского журнала за 22 января 1839 года49. Вместе с тем на венчании во дворце не было родного брата невесты Сергея Трубецкого: он был в немилости у царя. Следовательно, автор «Смерти поэта» был сознательно допущен на это полусемейное торжество царской семьи. Эти факты создают впечатление, что Лермонтова хотели приручить.
Читая запись камер-фурьерского журнала за 22 января 1839 года, мы можем ясно себе представить, как Лермонтов вместе со своими родными ожидал в церкви Аничкова дворца выхода невесты, окруженной царской четой и их тремя дочерьми, очевидно, тоже «кушал шампанское вино и чай» в белой комнате дворца после венчания и был затем среди тех, кто встретил царя в доме молодоженов. Николай I принял там новобрачную «по обыкновенному порядку иконою», потом «кушал чай» и через полчаса, откланявшись «бывшим в доме обоего пола особам», возвратился в собственный дворец. Надо думать, что наблюдательный глаз поэта останавливался не только на лицах царя и членов его семьи, но и на других приглашенных со стороны невесты. Среди них были графы Строгановы, Бобринские...
Но заметили ли «высочайшие особы» маленького гусара среди родственников «со стороны жениха»? Упоминалось ли его имя за ужином царской семьи, на который были приглашены только С. А. Бобринская и В. А. Перовский? На этот вопрос ответить трудно, но не далее как через две недели Перовский говорил с императрицею о Лермонтове, читал ей «Демона», а Александра Федоровна делилась своими впечатлениями с Бобринской в одной из своих очередных записочек.
П. В. Долгоруков в своих позднейших петербургских памфлетах, печатавшихся за границею, отзывался о
М. В. Столыпиной как о женщине «ловкой», «бойкого ума», «искусной пройдохе и притом весьма распутной»50. Он описывает скандальную историю ее второго брака в 1851 году с князем С. М. Воронцовым после смерти А. Г. Столыпина: ловкий отказ князя А. И. Барятинского жениться на вдове, хотя его просил об этом наследник, согласие Воронцова, за что эта фамилия получила титул «светлейших»... Рассказывая об этом, Долгоруков исходил из общеизвестного факта близости М. В. Столыпиной и с наследником и с Барятинским.
«Хаджи-Мурат» Л. Н. Толстой показывает ничтожество С. М. Воронцова и его полное подчинение жене, «знаменитой петербургской красавице», которую Толстой называет ее настоящим именем.
Теперь мы узнаем, что Лермонтов был ближайшим свидетелем начала специфической придворной карьеры М. В. Столыпиной. Еще тогда наследник был поражен известием о ее свадьбе. «Поручаю тебе поздравить милую Машу [Труб] Столыпину, я не могу себе представить, что она замужем!!» — пишет он из Турина великой княжне Марии Николаевне 9 февраля 1839 года51.
В связи с женитьбой А. Г. Столыпин вышел из лейб-гусарского полка. 8 июля 1839 года он был назначен адъютантом герцога Максимилиана Лейхтенбергского, вступавшего в брак с великой княжной Марией Николаевной.
Головокружительная карьера этого родственника Лермонтова с самого начала вызывала недоброжелательные и завистливые толки «свинского Петербурга». М. А. Корф приводит 24 мая 1839 года в своем дневнике характерный эпизод: «Наследник не пропускает ни одного курьера, чтобы не прислать императрице какого-нибудь подарка. На днях письмо с такою посылкою вручено было императрице в то время, как она прогуливалась по царскосельским улицам пешком. В нетерпении своем прочесть письмо милого сына, она вошла в один из тех домов, которых прежде никогда еще не удостаивала своим посещением, именно к гусару Столыпину, всплывшему наверх через недавнюю женитьбу свою на княжне Трубецкой, дочери генерал-адъютанта, и вошла без спросу и без докладу. Последствием этого было, что она застала хозяйку в глубоком неглиже за флигелем, а хозяина в архалуке, с гитарою. Между тем, в городе говорят, что императрица была у Столыпиных, тогда как она зашла собственно к ним как в ближайший дом, чтобы прочесть письмо наследника...»52
положение и Лермонтова. Недаром, по словам Висковатова, «враги охотно выставляли Лермонтова прихвостнем Столыпина в гостиных столицы»53. К этому времени относятся письма поэта к Лопухиным, свидетельствующие о его чрезвычайно угнетенном состоянии.
Рассказывая московским друзьям о своем литературном успехе в высшем кругу, он говорит о своей скуке, желании бежать на Кавказ или хотя бы в отпуск в Москву. Во втором письме, посланном А. А. Лопухину в конце февраля или начале марта 1839 года, Лермонтов говорил о каких-то конкретных фактах, усугубивших его тяжелое настроение. «Признаюсь тебе, я с некоторого времени** ужасно упал духом...» — начинает Лермонтов, но... передавая это письмо П. А. Висковатову, Лопухины оторвали его конец.
Сноски
* Подробнее об этом см. мою заметку «Лермонтов в Аничковом» - в кн.: М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. Л., Наука, 1979, с. 178-179.
** Курсив мой. - Э. Г.
|