Герштейн Э.Г. - Судьба Лермонтова
Неизвестный друг (часть 4)

4

Лермонтов познакомился с Дороховым на Кавказе в 1840 году, когда оба были прикомандированы к чеченскому отряду генерал-лейтенанта Галафеева. Из рассказа Дружинина мы узнаем подробности этого знакомства. Совместная боевая деятельность обоих ссыльных известна. Лермонтов «получил в наследство от Дорохова, которого ранили, отборную команду охотников», как сообщал он сам А. А. Лопухину. А Дорохов писал 18 ноября 1840 года М. В. Юзефовичу: «По силе моих ран я сдал моих удалых налетов Лермонтову. Славный малый — честная, прямая душа — не сносить ему головы. Мы с ним подружились и расстались со слезами на глазах. Какое-то черное предчувствие мне говорило, что он будет убит. Да что говорить — командовать летучею командою легко, но не малина. Жаль, очень жаль Лермонтова, он пылок и храбр, — не сносить ему головы»⁴⁷. Предчувствие друга поэта оправдалось менее чем через год. Но из экспедиции Лермонтов вернулся. «Во главе отряда» Лермонтов «оказывал самоотвержение выше всякой похвалы», — писал генерал Галафеев в наградном списке. Известен плачевный результат этого представления поэта к отличию. Попытка разжалованного героя дать возможность Лермонтову отличиться осталась безуспешной.

После окончания экспедиции Лермонтов встречался с Дороховым в Ставрополе, в избранном кругу кавказских офицеров, среди которых были сосланные декабристы. Затем оба друга встретились в 1841 году в Пятигорске. К этому времени относится сближение их имен историком Нижегородского полка.

«В Черкеевской экспедиции нижегородцы рассчитывали видеться с двумя своими старыми однополчанами — с Руфином Дороховым и М. Ю. Лермонтовым, которых роковая судьба опять привела на Кавказ, помимо их воли. Оба они принадлежали к войскам чеченского отряда, и обоих не было в экспедиции. Дорохов лечился от ран, полученных в минувшем году, а Лермонтов, ездивший в отпуск, остался на возвратном пути в Пятигорске.

Но хотя нижегородцам не пришлось их увидеть, они слышали о них рассказы и не могли не интересоваться судьбою их, как старых товарищей. Имя Лермонтова достигло тогда уже колоссальной славы, а о Дорохове говорил весь Кавказ как о человеке исключительном и по своей фатальной судьбе и по тем подвигам, которые два раза высвобождали его из-под серой шинели»⁴⁸.

Именно поэтому начальник штаба А. С. Траскин с таким неудовольствием писал о Дорохове к П. Х. Граббе в своем сообщении о гибели Лермонтова: «Пятигорск наполовину заполнен офицерами, покинувшими свои части без всякого законного и письменного разрешения, приезжающими не для того, чтобы лечиться, а чтобы развлекаться и ничего не делать; среди других сюда прибыл г-н Дорохов, который, конечно, уж не болен»⁴⁹. Какие-то неясные слухи ходили об участии Дорохова в ссоре и дуэли Лермонтова с Мартыновым. В них-то нам и надо разобраться.

Кавказский офицер Н. П. Раевский, живший в 1841 году в Пятигорске вместе с М. П. Глебовым в доме Верзилиных, рассказывал: после вызова Мартынова к ним пришел «некий поручик Дорохов, знаменитый тем, что в четырнадцати дуэлях участие принимал, за что и назывался он у нас бретер. Как человек опытный, он нам и дал совет:

— В таких, говорит, случаях принято противников разлучать на некоторое время. Раздражение пройдет, а там, бог даст, и сами помирятся».

По словам Раевского, друзья послушались Дорохова и отправили Лермонтова со Столыпиным в Железноводск. Когда выяснилось, что Мартынов мириться не хочет, «бретер Дорохов опять слово вставил: «Можно, господа, так устроить, чтобы секунданты поставили какие угодно условия»⁵⁰. Таким образом, у Раевского осталось впечатление, что Дорохов давал секундантам разумные советы, как избежать дуэли.

Еще подробнее рассказывает об этом Н. А. Кузминский со слов своего отца, жившего в Пятигорске летом 1841 года: «Лермонтовский кружок решил отправить Лермонтова со Столыпиным в Железноводск, будучи вполне убежден, что время даст забыть ссору: все забудется и пойдет своею обычною колеею... В тот же день лермонтовский кружок посетил Мартынов; он пришел сильно взволнованный, на лице была написана решимость.

— Я, господа, — произнес он, — дожидаться не могу. Можно, наконец, понять, что я не шучу и что я не отступлю от дуэли.

Лицо его вполне говорило о том, что он давно обдумал этот решительный шаг; в голосе слышалась решимость. Все поняли тогда, что это не шутка. Тогда Дорохов, известный бретер, хотел попытать еще одно средство... Уверенный заранее, что все откажутся быть секундантами Мартынова, он спросил последнего: «А кто же у вас будет секундантом?» — «Я бы попросил князя Васильчикова», — ответил тот: лица всех обратились на Васильчикова, который, к изумлению всех, согласился быть секундантом. «Тогда нужно, — сказал Дорохов, — чтобы секундантами были поставлены такие условия, против которых не допускались бы никакие возражения соперников»⁵¹.

Эмилия Александровна Шан-Гирей^* передавала за верное, что Дорохов сопровождал противников и секундантов до самого места поединка⁵².

Другой очевидец в своем рассказе о вечере 15 июля упомянул: «Прискакивает Дорохов и с видом отчаяния объявляет: вы знаете, господа, Лермонтов убит!»⁵³

В переговорах со священником, отказывавшимся хоронить Лермонтова, «Дорохов горячился больше всех», — вспоминает А. С. Гангеблов. Дорохов «просил, грозил, и, наконец, терпение его лопнуло: он как буря накинулся на бедного священника и непременно бы избил его, если бы не был насильно удержан князем Васильчиковым, Львом Пушкиным, князем Трубецким и другими»⁵⁴.

«госпожа А<лександров>ская», жена протоиерея, на которого набросился Дорохов. Задетая какими-то замечаниями в воспоминаниях Раевского, она откликнулась в «Ниве» на его рассказ.

«Вот как это было, — пишет Александровская в 1885 году. — Накануне памятной, несчастной дуэли, вечером пришел к мужу моему г. Дорохов, квартировавший у нас в доме на бульваре, и просил верховую лошадь ехать за город недалеко; мой муж отказывал ему, думая, не какое ли нибудь здесь неприятное дело, зная его как человека уже участвовавшего в дуэлях, и не соглашался, желая прежде знать, для чего нужна лошадь. Но тот убедительно просил, говоря, что лошадь не будет заморена и скоро ее доставят сохранно и неприятности никакой не будет; муж согласился, и действительно лошадь привели вечером не заморенной»⁵⁵.

Далее Александровская рассказывает, как в шесть-семь часов следующего дня к священнику пришли друзья Лермонтова просить о церковном погребении убитого.

«Они ушли, — продолжает она, — а муж позвал меня к себе и сказал: «У меня было предчувствие, я долго не решался давать лошадь Дорохову. Вчера вечером у подошвы Машука за кладбищем была дуэль; Лермонтова убил Мартынов, а Дорохов спешил за город именно поэтому. — И, опять задумавшись, сказал: — Чувствую невольно себя виновным в этом случае, что дал лошадь. Без Дорохова это могло бы окончиться примирением, а он взялся за это дело и привел к такому окончанию, не склоняя противников на мир».

О поведении священника в этот день мы знаем из официальных документов, обнаруженных в 90-х годах. Александровский отказывался отпевать Лермонтова и только, когда Столыпин дал ему двести рублей, согласился проводить покойника^**. Естественно, что попадья отрицала этот факт, упомянутый и Раевским. О столкновении Дорохова со священником, описанном Гангебловым, она тоже умолчала.

Само собой разумеется, что никто из друзей Лермонтова не посвящал протоиерея в подробности ссоры поэта с Мартыновым. Александровский не мог знать, кто мирил, а кто ссорил противников. Разозленный Дороховым, он свалил на него всю вину, не имея к тому никаких реальных оснований. Против обвинений попадьи решительно протестовала Э. А. Шан-Гирей. «Несправедливо также предполагать Дорохова подстрекателем», — заявляла она⁵⁶. Но Висковатов твердо стоял на позиции виновности Дорохова, чрезвычайно субъективно толкуя все упоминания о нем в своих разысканиях. В Пятигорске рассказывали, например, что задержка Лермонтова в колонии Каррас по дороге из Железноводска к месту дуэли произошла согласно заранее намеченному плану друзей поэта: они, мол, надеялись привезти туда Мартынова, чтобы попытаться в последний раз примирить противников.

Говорили, что Мартынов действительно приехал в Каррас (это не подтверждается другими материалами); одни полагали, что его привез Васильчиков, другие — Дорохов. Последнее «сомнительно, — пишет Висковатов, — потому что в Пятигорске старожилы говорили, что Дорохов 15 июля под вечер много разъезжал верхом на коне». Казалось бы, этот факт свидетельствует только о каком-то беспокойстве Дорохова, но Висковатов всецело положился на подозрения неизвестных обывателей: «Знавших этого человека его суетня поразила: что-нибудь да замышляется недоброе, если Дорохов так суетится». При этом, передавая настроения жителей того времени, Висковатов отсылает читателя к приведенному нами рассказу Александровской. «Мне же она и в 1888 году говорила вышеозначенную фразу», — признается он. Вот на чем строил исследователь свою версию — на пристрастных рассказах попадьи!

Теперь, когда мы узнали от Дружинина об исключительной привязанности Дорохова к Лермонтову и прочли его письмо к Юзефовичу, мы уже не сомневаемся в том, что «суетня» его была вызвана желанием спасти друга. Но ошибочная версия Висковатова о роли Дорохова в дуэли Лермонтова до сих пор путает наше представление об обстановке поединка. Я имею в виду слух о посторонних свидетелях дуэли, упорно державшийся в Пятигорске.

«Есть полное вероятие, — пишет Висковатов, — что кроме четырех секундантов: кн. Васильчикова, Столыпина, Глебова и кн. Трубецкого, на месте поединка было еще несколько лиц в качестве зрителей, спрятавшихся за кустами, — между ними и Дорохов». «Этот слух доходил и до Лонгинова... был Дорохов...» Когда в 80-х годах Висковатов обратился к супругам Шан-Гиреям и А. И. Васильчикову, он спрашивал их не столько о Дорохове, сколько о целой группе зрителей. Эмилия Александровна ответила, что «она того не знает: — мало ли какие ходили слухи! — сказала она. — А участвовал Дорохов, — но это было скрыто на следствии, как и участие Столыпина и Трубецкого». «Когда я указывал кн. Васильчикову на слух, сообщаемый и Лонгиновым, — повествует Висковатов, — он сказал, что этого не ведает, но когда утвердительно заговорил о присутствии Дорохова, князь, склонив голову и задумавшись, заметил: «может быть, и были...»⁵⁷

Васильчиков всякий раз настораживался, когда речь заходила о Дорохове. В «Эпилоге» своей книги Висковатов повторяет: «Князь Васильчиков упорно молчал относительно других лиц, свидетелей дуэли. Он и о Дорохове почему-то говорить не хотел...» Догадываясь, в каком резком освещении Дорохов нарисовал Дружинину картину гибели Лермонтова, мы начинаем понимать, почему Васильчиков избегал о нем говорить. Вероятно, Дорохов знал те подробности несчастья, которые противник поэта и секундант на дуэли хотели скрыть. Думается, что он был непрошеным свидетелем на самом месте поединка, и, может быть, его-то и имел в виду некий Н. Д. С — н, утверждавший, что «Лермонтов умер на руках офицера, выслужившегося из солдат»⁵⁸

Для нас важно другое: из всех приведенных материалов явствует, что в эти июльские дни в Пятигорске Дорохов был в самом центре событий. А следовательно, его рассказ о гибели Лермонтова приобретает особенное значение.

Дружинин, узнавший подробности катастрофы, не решился предать их гласности.

Но рассказ Дорохова, слышанный Дружининым, — первый сигнал, поступивший с самого места катастрофы. И сигнал этот был таков, что позволил «джентльмену» Дружинину, постоянно выступавшему в защиту дворянских традиций, называть Мартынова «презренным орудием» гибели Лермонтова. Все это указывает на то, что Дорохов — признанный знаток дуэльных правил, сам знаменитый бретер — оценивал свершившийся поединок как преступление.

Сноски

^*

^** См. ниже, в главе «Дуэль и смерть», с. 258.