Герштейн Э.Г. - Судьба Лермонтова
Лермонтов и двор (часть 2)

2

Как мы видели, разговоры императрицы с Соллогубом и Перовским о ненапечатанных стихах Лермонтова были каким-то образом связаны с ее маскарадными забавами. Известно, что в жизнеописаниях поэта большое место занимает некий маскарадный эпизод. Теперь его следует пересмотреть в свете новых данных.

Ссылаясь на устные рассказы бывшего редактора «Отечественных записок» А. А. Краевского и того же В. А. Соллогуба, П. А. Висковатов писал:

«На маскарадах и балах Дворянского собрания, в то время только входивших в моду, присутствовали не только представители высшего общества, но часто и члены царской фамилии. В Дворянском собрании под новый

1840 год собралось блестящее общество. Особенное внимание обращали на себя две дамы, одна в голубом, другая в розовом домино. Это были две сестры, и хотя было известно, кто они такие, то все же уважали их инкогнито и окружали почтением. Они-то, вероятно, тоже заинтересованные молодым поэтом и пользуясь свободой маскарада, проходя мимо него, что-то сказали ему. Не подавая вида, что ему известно, кто задел его словом, дерзкий на язык Михаил Юрьевич не оставался в долгу. Он даже прошелся с пышными домино, смущенно поспешившими искать убежища. Выходка молодого офицера была для них совершенно неожиданной и казалась им до невероятия дерзновенною. Поведение Лермонтова, само по себе невинное, являлось нарушением этикета, но обратить на это внимание и придать значение оказалось неудобным. Это значило бы предать гласности то, что прошло незамеченным для большинства публики. Но когда в «Отечественных записках» появилось стихотворение «Первое января», многие выражения в нем показались непозволительными»¹⁴.

Согласно этому рассказу, между маскарадной ночью и стихотворением «Как часто, пестрою толпою окружен...» прошло всего две недели: стихотворение было напечатано уже в первой книге «Отечественных записок» 1840 года (цензурное разрешение 14 января). Возникает недоумение. Если новогодний инцидент был таким острым, как бы мог решиться Лермонтов отдать в журнал, а Краевский напечатать стихотворение с авторским посвящением «1-е января», в котором заключались такие строки:

Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
       Давно бестрепетные руки...

Если согласиться с Висковатовым, что это был непосредственный ответ на маскарадную шутку «августейших» дам, такие стихи были бы уж слишком смелыми.

Между тем Тургенев-писатель задолго до Висковатова тоже утверждал в 1869 году в своих «Литературных и житейских воспоминаниях», что он наблюдал Лермонтова на маскараде Дворянского собрания под Новый 1840 год. И он тоже связывал этот бал со стихами Лермонтова «1-е января», хотя, естественно, ни словом не намекнул на инцидент с «высочайшими» домино. «Лермонтова я тоже видел всего два раза, — писал Тургенев,

<аховск>ой и несколько дней спустя, на маскараде в Благородном собрании под Новый 1840 год... ему не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки; одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества. Быть может, ему приходили в голову те стихи...» Далее Тургенев цитирует приведенные выше строки о городских красавицах¹⁵.

Тургенев высоко ценил это стихотворение, полностью принял на веру апокрифический рассказ о новогоднем инциденте, легшем в его основу, и в своих воспоминаниях приурочил запомнившуюся ему встречу с Лермонтовым в маскараде к 31 декабря. Еще раньше на связь между новогодним балом и стихотворением «Как часто, пестрою толпою окружен...» указал А. В. Дружинин. Называя эти стихи «бессмертной элегией», он утверждал в 1860 году, что она была «задумана на бале, дописана в невольном уединении»¹⁶

О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
        Облитый горечью и злостью!

Это было бы безрассудством, граничащим с пустым удальством.

Все эти противоречия заставляют нас проверить точность рассказа Висковатова.

Обращаемся к тогдашним петербургским газетам, в которых регулярно печатались извещения о публичных балах и маскарадах в Дворянском собрании и Большом Каменном театре. Полезные для нас сведения содержатся также в рукописном камер-фурьерском журнале, где отмечалось по часам ежедневное времяпрепровождение царя и царицы. Что же выяснилось? В зимний сезон 1839 — 1840 годов в Дворянском собрании вообще не было новогоднего маскарада. Был устроен «великолепный», по словам «С.-Петербургских ведомостей», некостюмированный бал при стечении полутора тысяч гостей. Среди них «высокие» посетители — царь, наследник престола, царский брат и муж старшей дочери Николая I герцог Лейхтенбергский. Женская часть царской семьи не упомянута. Это парадное новогоднее торжество состоялось в Дворянском собрании 30 декабря 1839 года¹⁷. Следовательно, стихотворение, помеченное датой «1-е января», не могло явиться непосредственным откликом на этот официальный праздник, а тем более не могло быть связано с маскарадным инцидентом, так как бал 30 декабря не был костюмированным.

Первый публичный маскарад Дворянского собрания в этом сезоне был устроен вскоре после Нового года — 9 января 1840 года¹⁸

В газетных отчетах о новогоднем бале 30 декабря обращает на себя внимание отсутствие на этом бале императрицы и царских дочерей. Это не случайно. Тут мы должны распутать еще одно недоразумение.

Ввиду того, что Висковатов сообщил о столкновении Лермонтова с «двумя сестрами», принадлежавшими к царской семье, а Мария Николаевна «заказала» Соллогубу повесть, высмеивающую светское значение поэта, было принято считать, что под «розовым и голубым домино» скрывались старшие дочери Николая I — Мария и Ольга¹⁹. Но мы должны отказаться от этой версии, познакомившись ближе с обстановкой тех лет. Мария Николаевна в июле 1839 года вышла замуж за герцога Максимилиана Лейхтенбергского и вскоре перестала выезжать в публичные собрания. Она ждала ребенка и 28 марта 1840 года родила дочь. Ясно, что она не могла появиться в домино на маскараде под Новый 1840 год. Ольга Николаевна, находившаяся еще под надзором придворных учителей и воспитательниц, была в конце 1839 года тяжело больна много недель. Опасались за ее жизнь. Только 8 декабря миновал кризис, и врачи объявили о начале выздоровления²⁰. После этого дня Ольга Николаевна даже заново училась ходить, как она пишет сама в своих позднейших воспоминаниях²¹

Между тем публичный новогодний маскарад все-таки был в Петербурге в 1840 году, но не в Дворянском собрании, а в Большом Каменном театре. На этот маскарад указал ряд советских исследователей после того, как в первом издании книги «Судьба Лермонтова» мною было сообщено об отсутствии новогоднего маскарада в Дворянском собрании. Но в театре маскарад был устроен не под Новый год, как ошибочно утверждали упомянутые исследователи²², а уже в новом году, в ночь с 1 на 2 января. Костюмированные балы в Большом театре начинались обычно после окончания спектаклей, в 11 часов 30 минут вечера. Вся знать съезжалась после полуночи. В частности, читаем в камер-фурьерском журнале, что 1 января 1840 года царь выехал «в возке» из дворца в Большой театр уже в «50 минут 12-го часа», а вернулся во дворец в «55 минут 2-го часа пополуночи»²³, то есть под утро 2-го. На этом маскараде с ним опять были наследник и великий князь Михаил Павлович. Все это позволило некоторым авторам прийти к выводу, что стихотворение Лермонтова было адресовано не «розовому и голубому» домино, а самому царю и его близким. Но Лермонтов не мог бы его написать ранее 2-го января, а ведь не случайно он поставил над своим стихотворением дату «1-е января». Поэтому для установления прямой связи между маскарадом в Большом театре и стихотворением Лермонтова требуется уж слишком большая натяжка.

Мало того. Состав платных маскарадов, устраиваемых театральной дирекцией, был гораздо пестрее, чем в Дворянском собрании, куда по именным членским билетам съезжалась отборная публика²⁴«Большой свет», вышедшей в 1840 году, о разношерстной публике маскарадов в Большом театре говорится так: «Много здесь женщин и первого сословия, и второстепенных сословий, и таких, которые ни к какому сословию не принадлежат». Рядом с этой характеристикой строки Лермонтова о бестрепетных руках городских красавиц не выглядят оскорбительными, если сопоставлять их с театральным маскарадом в ночь с 1 на 2 января.

В советской научной литературе было высказано еще одно предположение: дата «1-е января», выставленная Лермонтовым, ничего не означает. Он, мол, просто хотел отметить начало года²⁵. Но такие намерения более свойственны бухгалтеру, чем поэту. Мы знаем в раннем творчестве Лермонтова восемь стихотворений, где дата играет большую роль, являясь заглавием. Из них только три посвящены внешним событиям: «10 июля» — политическому, а «7 августа» и «28 сентября» — любовным встречам. Остальные отражают события внутренней жизни поэта — день душевной омраченности, или обостренного видения природы, или озарения глубокой мыслью. Таков философский монолог «1831-го июня 11 дня» («Моя душа, я помню, с детских лет...»). Вернее всего, день 1 января тоже был важен Лермонтову внутренним наполнением. Остальное — доделали сочувствующие читатели и политические недоброжелатели.

Все это заставляет нас попытаться установить, где же встречал Новый год Лермонтов, и проверить, действительно ли в стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен...» описан маскарадный бал.

По первому вопросу мы не располагаем прямыми материалами, но существуют косвенные, достаточно веские. Так, 3 января 1840 года П. А. Вяземский писал из Петербурга за границу жене и больной дочери: «Новый год встретили мы, разумеется, у Карамзиных. Пили шампанское за себя и за вас, а я вместе с шампанским проглотил несколько слез. После отправились мы к Одоевскому, там пунш и чернильный народ, между прочим и редактор полицейских ведомостей. В Новый год был бал у Баранта, вчера раут у Разумовских, сегодня бал у Юсуповых... вчера от раута Разумовских <нрзб.> маленький раутик к Валуевым»²⁶.

Возможно, что встреча Нового года у Карамзиных и В. Ф. Одоевского не прошла без Лермонтова, завсегдатая этих двух дружественных ему домов. Мы не можем быть уверенными, что поэт посетил все перечисленные Вяземским святочные светские собрания, но в том, что он был на новогоднем балу в французском посольстве, нас уверяет, как уже говорилось, исследователь, пользовавшийся семейным архивом Барантов. Это был блестящий фешенебельный бал, конечно не маскарадный, на который в 5 часов дня приехали ненадолго императрица и наследник²⁷. Можно ли считать «1-е января» прямым откликом на этот бал?

«Как часто... когда... И если как-нибудь... удастся мне забыться... Когда ж, опомнившись, обман я узнаю, и шум... ...» Тут собирательное время, подразумевающее многократное повторение одинаковой ситуации. Но навеяна эта медитация могла быть балом у Баранта, куда так не хотел допустить приглашения Лермонтова Бенкендорф.

Ну а маскарад? Если обратиться к стихотворению Лермонтова непредвзято, в нем нельзя найти ни одного признака маскарада. Сравним его с двумя произведениями Лермонтова, непосредственно посвященными маскарадам, — «Из-под таинственной, холодной полумаски...» и драмой «Маскарад».

Арбенин отзывается о поведении великосветских дам: «...... Венера в маскераде...» Объяснение этой хлесткой формулы находим в более пространной характеристике тех же дам: «И если маскою черты утаены, // То маску с чувств снимают смело». Вся роль баронессы Штраль подтверждает меткость сарказмов Арбенина. В стихотворении «1-е января» «мелькают» диаметрально противоположные образы — «образы бездушные людей, // Приличьем стянутые маски».

В стихотворении «Из-под таинственной, холодной полумаски...» звучит «отрадный, как мечта» голос незнакомки. Ее «живые речи» следует противопоставить «дикому шепоту затверженных речей» новогоднего стихотворения.

«шум музыки и пляски», а в маскарадах не танцуют, и Звездич на вопрос Арбенина «не набрели еще на приключенье?» отвечает: «Как быть, а целый час хожу!»^* «в двадцатый раз обмерял шагами все залы — и все напрасно: никто с ним не останавливался, никто не обращал на него внимания. Ноги его подкашивались от усталости». Корф наблюдал в Большом театре, как «все ходят по воле»²⁸, в соллогубовском маскараде гости «ходят будто по Невскому». П. А. Вяземский шутливо называл маскарады «моционом»: «ходишь себе три часа взад и вперед с шляпой на голове и не боишься, что заденут сани или дышло»²⁹.

«пестрая толпа» лермонтовского стихотворения не соответствует цветовой характеристике маскарадных балов. Соллогуб описывает их так: «Толпы все мерно волновались вокруг залы. Большая часть масок расхаживала одноцветными^** фалангами...» «Взгляни на этих черных атласных барынь», — обращается один из персонажей повести к главному герою, а графиня Воротынская из той же повести наряжена «в прекрасное домино, обшитое черным кружевом». Через несколько часов в длинном ряду кресел мелькнуло пред Леониным «черное домино с кружевом» все той же Воротынской. Этот наряд не случаен. В «Северной пчеле» упоминалось 1 февраля 1840 года «о темных шелковых капуцинах, установленных ныне нашими дамами неизменным маскарадным костюмом». Одни цветные фраки мужчин не создадут, конечно, впечатляющей гаммы красок, характерной для «пестрой толпы».

В лермонтовской драме обстановка маскарада воспроизведена точными чертами. В первой же ремарке читаем: «Толпа проходит взад и вперед по сцене; налево канапе». Приключение Звездича с баронессой начинается с того, что «одна маска отделяется и, ударив его по плечу», заводит с ним интригующий разговор. Арбенин безжалостно «тащит за руку мужскую маску»: «Вы мне вещей наговорили // Таких, сударь, которых честь // Не позволяет перенесть...» Сцена потери Ниной браслета не менее груба: «На канапе сидят две женские маски, кто-то подходит и интригует, берет за руку... одна вырывается и уходит, браслет спадает с руки». Все грубо, резко, аритмично. В такой обстановке не рождаются мечтанья, забытье, взгляд на окружающее «как будто бы сквозь сон». В «1-м января» чувствуется «блеск утомительный бала» (как в стихотворении, посвященном М. А. Щербатовой), его эстетическое колдовство. Движенье к знаменитой развязке строится на борьбе с завораживающей силой бездушного ритуала великосветского бала, частые enjambéments^*** как будто исподволь взрывают плавное течение строф, подготавливая силу удара заключительной инвективы. Но для обличенья маскарада «железный стих» не нужен. «Горечь» и «злость» не покажутся неслыханной дерзостью разнузданным маскам, имитирующим венецианский карнавал.

Очевидно, стихотворение «Как часто, пестрою толпою окружен...» только по инерции связывают с маскарадом. Ложная традиция ведет свое начало от городских толков о какой-то выходке Лермонтова на костюмированном балу в Дворянском собрании. Между тем и без этой выходки стихотворение с датой «1-е января» звучало достаточно вызывающе по отношению к великосветскому обществу, веселящемуся в новогодние дни во главе с царем. И когда во время истории дуэли с Барантом обнаружилось явное преследование Лермонтова Бенкендорфом, все это вместе соединилось в сознании современников со слухами о маскарадном эпизоде. Так в литературных кругах родилась устойчивая легенда, изложенная П. А. Висковатовым в написанной им биографии Лермонтова.

Но следует ли из этого, что никакого столкновения поэта с высокопоставленными «домино» никогда не было? Мы не имеем права так решительно отвергать версию, которую Висковатов передавал со слов А. А. Краевского, одного из ближайших и достоверных свидетелей жизни Лермонтова в Петербурге. Не случилось ли маскарадное происшествие ранее, независимо от Нового 1840-го года? Не связано ли оно с тем временем, когда императрица, как мы видели, интриговала в маскараде Дворянского собрания близких приятелей Лермонтова и одновременно интересовалась им самим и его стихами? Поставленные вопросы заставляют нас обратиться к более ранним событиям, чтобы проследить, как развивались взаимоотношения Лермонтова с двором после его возвращения из первой кавказской ссылки в Петербург в 1838 году.

Сноски

^* Курсив мой. - Э. Г.

^** Курсив мой. - Э. Г.

^*** фр.).